Парашютисты
Шрифт:
— Ждать долго не придется, — поняв и одобрив идею друга, сказал Слободкин.
— Вот именно. Тут важно момент выбрать.
Когда Кузя начал вязать первый узел, руки его почему-то дрожали. И чем больше нервничал он, тем настойчивее выпрямлялся трос, никак не желавший лезть в петлю. Общими силами все-таки завязали.
— Ну а теперь, — сказал Кузя, — самое сложное — второй узел. Натянуть стрункой надо, и намертво.
Кузя выполз на шоссе, держа в руке свободный конец троса, огляделся и тихонько крикнул:
—
— Теперь можно, — убежденно сказал Кузя.
— Что можно?
— Мотоциклы можно встречать.
Первыми, конечно, танки пошли.
Едва успели убрать трос и укрыться в кювете, как все вокруг заскрежетало, залязгало. Сплошная серо-зеленая масса в облаках бензина и пыли плыла перед глазами.
А тут еще комары! У них тоже хватка разбойничья: ни свет, ни дым им не помеха — накинулись, облепили, впились. И кто бы мог подумать, что хоботы у комаров железные? И с зазубринами еще! Да, да, с зазубринами! Вонзит и пилит, пилит, дьявол, пополам череп твой распилить готов. И гудит еще. Гудит так, будто гром гусениц перегудеть хочет. Приставит свою сирену к самым ушам, и танки куда-то уходят, словно с гудрона на дерн перепрыгнули, исчезли совсем. Может, и в самом деле конец чертовой колонне? Нет еще. Вылетел комар из ушной раковины, освободил там место для танкового грома и все снова.
Сколько длилось это? Час? Или два? Или три? Время остановилось. Только комары грызли и танки шли. Не сочтешь, не переждешь, столько их. А переждать надо. Дождались. К вечеру, когда уже смеркаться стало. Поглядели вслед уходящим танкам, отерли лица от комарья — кровь с потом пополам на рукавах зачернела. Уставились друг на друга — узнать не могут: прорези глаз сдавлены опухолями, еле-еле зрачок через них продирается.
Кузя выполз на середину шоссе, привстал сначала на корточки, затем и во весь рост. Огляделся.
— Натягивай! Должно же нам повезти все-таки. Или бога нет на этой земле?
Натянули. Затаились. Всю ночь караулили, до рассвета. И снова не повезло. Опять железо залязгало. Опять еле трос отвязать успели.
Уже новый вечер на землю сходил, когда танки отгрохотали.
Примерно через полчаса услышали вдалеке мотоциклетный стрекот.
— Натягивай! Живо!…
Натянули еще раз. Из-за поворота появились мотоциклисты. Они шли на большой скорости.
— Трое, — мгновенно среагировал Кузя.
Слободкин вскинул автомат и стал целиться. Руки не слушались, и он не видел ничего, кроме мушки, которая никак не желала совпадать с прорезью прицела.
В отчаянии он опустил автомат — немцы были уже совсем рядом. Он уставился почему-то в каску первого из них. В каску, которая, сорвавшись вдруг с головы срезанного тросом немца, загромыхала по асфальту. Только это он ясно и видел: каска, подпрыгивая, несколько мгновений металась по шоссе, как челнок, потом сорвалась в кювет.
Стало тихо.
— Ты жив? — услышал Слободкин над собой голос Кузи.
— Жив…
— А ты? — Он дотронулся до плеча уткнувшейся лицом в траву Инны.
— И что?…
— Уходить надо.
Они поднялись вслед за Кузей и направились в лес.
— А эти? — вдруг остановился Кузя. — Так бросать их нельзя, решительно заявил он.
— Что делать? — спросил Слободкин,
— Вернемся и уберем.
— Я не могу, — сказала Инна.
— Подождешь здесь.
— Я ждать не могу. Страшно одной.
— Тогда с нами, — решительно сказал Кузя.
Убитых немцев сволокли с дороги. Автоматы подобрали. Отвязали трос. А вот что делать с мотоциклами? Разбитые, перекореженные, тяжелые, они не поддавались обессилевшим от усталости и волнения рукам. Кузя и Слободкин не раз падали с ног, хватаясь за раны, пока наконец столкнули с Иининой помощью мотоциклы в кювет. Но когда отдышались, Кузя скомандовал:
— Замаскировать надо.
Наломали веток, забросали ими машины.
— Теперь вроде ничего, — сказал Кузя. — Потопали! Они заковыляли прочь от дороги. Прошли метров триста, не больше — Инна вдруг взмолилась;
— Я больше не могу.
— И я, — не то прохрипел, не то простонал Слободкин.
Кузя сам еле на ногах стоял, грузно опираясь на палку.
— Отдохнем. Заслужили, — страдальчески морщаясъ, согласился Кузя, потер ногу выше бинтов. — Теперь, не стыдно людям на глаза показаться.
Они заночевали там, где остановились. Только сон не приходил долго. Переволновались, перенервничали. Лежали молча друг подле друга.
Кузя первым обрел спокойствие:
— Надо было насчет жратвы у них поглядеть. У немцев-то. Слободкин громко сглотнул, ничего не ответил.
— А я есть не хочу совсем, — сказала Инна. — Как подумаю о еде, тошнит даже.
— Да перестаньте вы! — возмутился Слободкин. — До утра как-нибудь дотянем, а там видно будет.
— Ну вот и хорошо, — согласился Кузя. — А утром попробуем зайти в какую-нибудь деревню. Там и подхарчимся.
— Утром? — удивился Слободкин.
— Ну, сначала разведаем, понятное дело. Если немцев нет, войдем запросто и при свете.
— А если есть? — спросила Инна.
— Тогда дождемся ночи и войдем все равно.
— Опасно, — сказал Слободкин.
— Другого выхода нет, на ягодах далеко не уедешь. Опять замолкли, погрузившись каждый в свои мысли.
— Нет, вы разговаривайте, разговаривайте, мальчики, а то жутко как-то, — призналась Инна.
— В лесу бояться нечего, а в деревню мы со Слободкиным сходим.
— Нет, уж идти, так всем вместе. Я без вас в лесу не останусь.
Заснули только под утро. Но сон тот недолгим был и тревожным. Первой Инна проснулась, а может, и вовсе она не сомкнула глаз.