Паразиты разума
Шрифт:
Однако важнее всех этих предположений является ответ на вопрос: каким образом от них можно освободиться? Просто опубликовать "факты" отнюдь не будет выходом: исторические примеры совсем ничего не значат, и зачастую их игнорируют. Но всё равно как-то да надо будет рассказать человечеству об опасности. Если бы я сделал то, что было бы легче всего — организовал интервью на телевидении или написал ряд газетных статей на эту тему, — меня, возможно, и выслушали бы, но, скорее всего, просто приняли бы за безумца. Да, это действительно сложная проблема. Кроме как уговорить каждого принять дозу мескалина, я не знаю, как ещё можно убедить людей, что опасность действительно реальна. И потом, нет никакой гарантии, что мескалин принесёт желаемый результат — иначе я мог бы рискнуть и вывалить большое количество наркотика в водохранилище какого-нибудь города. Нет, такая идея просто немыслима — в случае полномасштабной атаки Вампиров человеческий рассудок окажется слишком хрупким, чтобы им можно было рисковать. Теперь я понимал, почему мой эксперимент в "Трансволд Косметикс" закончился так ужасно: Вампиры намеренно уничтожили тех людей, чтобы предостеречь меня. У обычного человека недостаёт твёрдости противостоять им, вот почему число самоубийств столь велико...
Я должен узнать больше об этих созданиях. Пока мое невежество столь велико, они могут уничтожить меня. Когда же я что-то узнаю о них, то, возможно, найду и способ, как уверить человечество в их существовании."
Конечно, читать я начал не с этого места; приведённый выше отрывок представляет собой центральную часть работы. В действительности "Исторические размышления" очень длинное рассуждение о природе этих Паразитов разума и их роли в истории человечества. Книга написана в форме дневника, дневника мыслей, а потому неизбежно очень многословна: Вейсман старается держаться главной сути, но постоянно уходит от неё.
Удивительно, что Карел мог думать обо всём этом столь долгое время — на его месте мне было бы гораздо труднее подавлять нервозность. Думаю, ему это удалось, поскольку он считал, что находится в относительной безопасности от Паразитов. Он разгромил их в первом же сражении, и потому пребывал в эйфории победы. Его главной задачей, как он сам сказал, было заставить остальных людей поверить ему, и, очевидно, он не считал это слишком срочным делом. Карел знал, что если он опубликует свои открытия — так, как они обстояли, — то его непременно сочтут за сумасшедшего. Кроме того, как и всякий учёный, он имел привычку проверять все факты перед публикацией и старался найти их ещё как можно больше. И что ещё озадачивало меня и продолжает озадачивать до сих пор: почему он не поделился этим с кем-либо, хотя бы со своей женой? Уже одно только это показывает, каково было его состояние. Был ли он настолько уверен в своей безопасности, что не придавал времени особого значения? Или эта эйфория была очередной уловкой Паразитов? Что бы там ни произошло, он продолжал работать над своими заметками, убеждённый, что ведет беспроигрышную борьбу — до того самого дня, когда они заставили его совершить самоубийство.
Думаю, можно догадаться о моих чувствах, когда я читал всё это. Поначалу недоверие — и оно возвращалось в течение всего дня, — затем взволнованность и страх. Я вполне мог бы отмахнуться от всего этого как от бреда, если бы не мой собственный опыт на стене Каратепе. Я был готов поверить в существование этих Вампиров разума. Но что потом?
В отличие от Вейсмана, у меня не было достаточно сил, чтобы держать это в себе. Я был напуган. Я знал, что самым безопасным было бы сжечь бумаги и притвориться, что никогда не читал их, и был уверен, что в этом случае Паразиты оставят меня в покое. Я был близок к помешательству. Читая, я постоянно нервно оглядывался вокруг, пока не осознал, что если они и наблюдают за мной, то делают это изнутри. Это было совершенно невыносимо, пока я не дошёл до места, где Вейсман сравнивал их метод "подслушивания" с обыкновенным слушанием радио. Я понял, что это вполне разумно. Паразиты определённо находятся в глубинах сознания, в царстве самых глубоких воспоминаний, и если бы они поднялись слишком близко к будничному сознанию, то оказались бы в опасности быть обнаруженными. И я пришел к заключению, что они, вероятно, отваживаются подниматься к поверхности лишь поздно вечером, когда мозг устал, и внимание ослаблено — и это вполне объясняло, что со мной случилось тогда на стене.
Я уже знал, что предпринять. Мне придётся рассказать обо всём Райху. Он был единственный человек, которому я симпатизировал и которому полностью доверял. Возможно, трагедия Карела Вейсмана заключалась в том, что у него не было такого человека, как у меня Райх. В таком случае, самым безопасным временем для разговора будет утро, когда мы оба будем в полном бодрствовании. Но ещё я знал, что этой ночью я не смогу утаить от Паразитов свою тайну.
И поэтому я позвонил Райху — по нашему личному коду — в лагерь на Каратепе. Лишь только его лицо появилось на экране, мое душевное равновесие сразу восстановилось. Я спросил, не хочет ли он сегодня поужинать со мной. В ответ он спросил, есть ли у меня для этого особые причины, и я ответил, что нет, просто чувствую себя лучше и хотел бы провести вечер в компании. Удача была на моей стороне: несколько членов правления ЕУК в тот день были на раскопках и в шесть часов возвращались ракетой в Диярбакыр. Райх обещал приехать ко мне в половину седьмого.
Лишь только я отключился, как у меня сразу появилась догадка, почему Вейсман хранил молчание о своём открытии. Мысль о том, что тебя "подслушивают" — словно телефонную линию, — вынуждает вести себя очень осторожно и спокойно, стараться думать о будничных вещах.
Я заказал ужин в находящемся ниже директорском ресторане, который нам разрешалось посещать — почему-то мне казалось более безопасным разговаривать с Райхом именно там. За час до его приезда я лёг на кровать, закрыл глаза и постарался расслабиться, не думая ни о чём.
Странное дело, к тому времени это было уже нетрудно. Такое упражнение по сосредоточиванию на собственном внутреннем состоянии произвело ободряющий эффект. Я немедленно начал понимать некоторые вещи. Как законченный романтик, я всегда был склонен к скуке, которая исходит от некоторого недоверия к миру. Чувствуешь, что не можешь не обращать на это внимание, не можешь просто отвести взгляд и всё забыть. Так и сидишь, уставившись в потолок, сдерживаемый странным чувством долга, в то время как мог бы слушать музыку или размышлять об истории. А теперь я чувствовал, что мой долг как раз и состоит в игнорировании внешнего мира. Я знал, что Карел имел в виду, говоря, что для Паразитов жизненно важно, чтобы мы не знали об их существовании: ведь уже одно только это знание придаёт сил и решительности.
Райх появился ровно в половину седьмого и сказал, что я выгляжу намного лучше. Мы выпили мартини, и он рассказал, что происходило на раскопках с тех пор, как я уехал оттуда — в основном это были горячие споры о том, под каким углом лучше проводить первый тоннель. В семь мы спустились поужинать. Нам отвели уединённый столик около окна, и пока мы шли туда, нам кивнули несколько человек — за последние два месяца мы стали мировыми знаменитостями. Сев за стол, мы заказали охлаждённый арбуз. Райх потянулся было за картой вин, но я убрал её, сказав:
— Я не хочу, чтобы ты ещё пил этим вечером. Позже поймешь, почему. Нам обоим будут нужны ясные головы. — Он изумленно посмотрел на меня:
— В чём дело? Мне показалось, ты сказал, что у тебя нет ничего важного.
— Так надо было. То, что я хочу сказать тебе, должно пока оставаться в тайне. — Он улыбнулся:
— Если такое дело, то, возможно, нам лучше проверить, не спрятаны ли под столом микрофоны.
— В этом нет нужды. Кто бы ни подслушивал нас, он всё равно не поверит в то, что я скажу. — У Райха был такой озадаченный вид, что я начал с прямого вопроса:
— Произвожу ли я впечатление человека в здравом уме?
— Да, конечно!
— А если предположить, что через полчаса ты будешь сомневаться в моей нормальности?
— Ради Бога, продолжай дальше. Я знаю, что ты не сумасшедший. С чем это связано? Какая-нибудь новая идея о нашем подземном городе? — Я покачал головой. С Райха никак не сходило удивление.
— Весь день я читал заметки Карела Вейсмана и думаю, что теперь знаю, почему он покончил с собой.
— Почему?
— Думаю, тебе лучше почитать их самому, они стоят этого. Он сам объяснит всё лучше, чем я. Но главное вот что: я не верю, что он был сумасшедшим. Это не было самоубийством — в какой-то степени это можно даже назвать убийством.