Пари на красавицу
Шрифт:
— Не пойду.
— Покровская, твою нахрен. Харе выёбы***ься! Мы уже все оценили, какая ты гордая и непреклонная. А теперь марш в подъезд!
— Не пойду.
— Значит, силком затащу.
— Только попробуй!
— Попробую. Тебе не понравится.
— А я тебе потом лицо расцарапаю.
— Я жду.
— Отвези меня домой! Ко мне домой!
— Я считаю до пяти…
— Печально, если за столько лет ты только до этой цифры и дошёл.
— Один…
Не пойду я никуда! Я чё, больная, добровольно отдавать себя в его извращённые лапы? Четыре стены, ноль
— Да пошёл ты.
— Два.
— Хоть десять.
— Три.
Начинаю нервничать. Но всё равно упрямо не сдаю позиций. Достаю телефон, спрятанный под корсетом. Косточки так давят, что там надёжней банковского хранилища. Не выпадет. Куда меня завезли? Какой адрес?
— Четыре.
Демонстративно игнорирую его существование и пытаюсь заказать околевшими пальцами новое такси.
Пять так и не звучит.
Глеб
Втаскиваю упирающуюся Мальвину в квартиру. Это пиз***. На шее кровоточат царапины от ногтей, а соседи по лестничной клетке теперь думают, что я маньяк-коллекционер, потому что визжала она, как резанная. Визжала, вопила и извивалась всеми возможными способами. Странно, что тросы лифта выдержали, и мы не ёб***ись нахрен в шахту, так трясло кабинку.
В обуви влетаю в гостиную, скидывая на диван брыкающуюся на плече ношу. Грубо скидываю, без нежностей. Еле донёс. В глазах до сих пор искрит после того, как мне прилетело с ноги по яйцам. Думал, сдохну. Такого прихода я давно не ловил.
— Офонарел? — Покровская валяется на спине, потешно дрыгая ногами и смахивая закрывшие лицо волосы. Пыхтящая перевёрнутая бирюзовая таракашка.
— Я тебя предупреждал, — строго цыкаю ей и возвращаюсь в коридор, чтобы закрыть дверь. Для надёжности убираю ключи в карман: надумает бежать — придётся пройти полосу препятствий и затеряться в моих брюках. Если что, я не против и готов поддаться.
Вернувшись, застаю её в той же позе. Только теперь она лежит уже более удобно, бесцеремонно закинув обутые ноги на спинку дивана. Руки скрещены на на груди, а глаза опасно прищурены. И зыркают на меня. Ух, боюсь-боюсь. Боялся бы… если бы не её задранная юбка и обнажённые бёдра, которые абсолютно не прикрывает крупная сетка на колготках.
— Это бойкот? — не могу не улыбаться. Мальвина как заряд хорошего настроения. Маленькая батарейка, которая меня подзаряжает.
— Я буду кричать, — предупреждает она.
— Зачем?
— Если тронешь, закричу. Буду орать, пока кто-нибудь не вызовет полицию.
Да ради бога. Уж с ментами я как-нибудь разберусь. Всего-то и стоит назвать фамилию.
— Чай будешь?
Неожиданная смена темы её удивляет.
— Нет.
— Кофе?
— Нет.
— Какао? — дует губки. И как сексуально это делает… Бл***. Так, стоп. Я дал себе слово держаться. — Какао. Будешь или нет?
— Буду, — бурчит маленькая бука.
Бл***. А я буду её. Хочу. Хочу раздеть её, оседлать сверху и целовать. Целовать эти надутые щеки, эти крепко сжатые обкусанные губы, шею, грудь… Всю. Но вместо этого иду на кухню делать какао. Что делать.
Пока занимаюсь, слышу, как шебуршатся в прихожей и лишь самодовольно усмехаюсь.
— Не сбежишь. Ключи у меня, — подмигиваю чашке и пакету молока, будто они со мной в сговоре. Столько улыбаться нельзя, но сегодня у меня конкретно едет крыша. А началось всё с её танца.
Прислушиваюсь. Фырчит и ругается. Что-то роняет. Опять ругается. Долго там ковыряется. Пытается взломать замок? Не знаю. Когда снова появляюсь в гостиной, Мальвина уже на диване. Правда на этот раз сидит нормально. И всё так же со скрещёнными руками. Рядом лежит деревянная обувная ложка с тяжёлым набалдашником в виде орлиной головы. Такой если прилетит по темечку, мало не покажется. И много не покажется. А что покажется — вопрос. Но точно ничего хорошего.
— Это зачем? — интересуюсь я.
— Вместо биты.
Вместо биты.
— Можно вопрос? — сажусь рядом, но сохраняю дистанцию, миролюбиво протягивая ей кружку. На всякий случай. Я ещё с прошлого раза не отошёл.
— Задавай.
— Как у тебя с твоим парнем до секса дошло? Или прежде он пролежал в гипсе, пока ты не позволила себя коснуться?
На меня смотрят. Ох, как на меня смотрят… Будто кожу заживо сдирают. Я бы лучше отодрал что-нибудь другое. Кого-нибудь другого.
— Мы переспали с ним на вторую неделю знакомства, — отвечают мне.
Бл***, обидно. Лучше бы мне этого не знать.
— Я чувствую себя оскорблённым!
— Просто Рома в отличие от тебя не шлюха.
То ли чихаю, то ли возмущаюсь, то ли смеюсь.
— Шлюха, значит?
— А что, нет? Глебушка-пробля*ушка. Сколько у тебя было девушек?
Вопрос заводит в тупик.
— Не знаю. Не помню. Я не считал.
Честно, не считал. По началу из спортивного интереса ещё, конечно, загибал пальцы, но после забил на это дело. Всё равно никаких пальцев бы не хватило. Богатый папаша всегда работал магнитом для пустоголовых девиц, которые сами просили собой воспользоваться. Разве можно было отказать в такой просьбе? Людям надо помогать. Это типа гуманно.
— Не помнишь, — невесело кивает Покровская, играя язычком по зубам. Так сексуа-а-а… Сука-а-а. Вот она что, специально это делает?
— Это так важно?
— Нет, Глеб. Это не важно. Важно, что для тебя секс — спорт и развлечение. А я не собираюсь становиться очередным развлечением. Я себя пока ещё уважаю.
— Я тебя тоже.
— Что тоже?
— Уважаю. И, между прочим, я нечасто такое говорю. Кому бы то ни было.
— Спасибо. Кажется.
— Знаешь, — не уверен, что это стоит говорить, но эта мысль не оставляет меня в покое уже несколько последних дней. — Есть у меня одна теория… Я пока не до конца в ней уверен, но всё же склоняюсь к тому, что она верна.
— Что за теория?
— Думаю, я в тебя влюбляюсь.
По Праше как разрядом шмальнуло. Какао всё оказывается на её платье и диване, но она этого даже не замечает. Сидит и смотрит, не моргая, в одну точку перед собой.
— У тебя по ногам течёт, — замечаю я. Молчит. — Скорую вызывать? — вежливо пытаюсь забрать пустую кружку, в которую вцепились всеми правдами и неправдами.
— Не надо, — тихо просит она.
— Ладно, ладно. Не забираю. Хочешь, подарю?
— Не надо так говорить.