Париж между ног
Шрифт:
Через минут сорок стук. Входит горничная, а за ней следом какой-то болгарин или румын?
— Вы кто? Вы по-русски разговаривать сможете со мой?
— О да, мадмуазель, я могу. Я все понял! Пожалуйста, что Вам надо, куда? Я отвезу.
— А Вы?
— Я серб, зовут меня… и мы тут с женой, с семьей, и дочь тоже она здесь учится в Сорбонне на бакалавра и также по-русски и по-французски прекрасно говорит. Язык знает, потому что у меня была большая практика, я русский знаю, учился в Союзе, а потом война, и мы уехали сюда.
— Ну слава богу! Вот и хорошо! Вы мне сможете помочь?
И дальше ему сую визитку кутюрье, поясняя, что мне надо к нему, но…
— О мадмуазель я все понял, Мари, моя дочь, Вам поможет во всем! Она, знаете, может многое и она…
И вот мы едем уже за ней. Я с удовольствием сижу в машине и глазею по сторонам. А он мой славянин, брат, серб, видит меня в зеркале и все поясняет, а потом мы заезжаем к нему домой, и он говорит, что он сейчас мигом.
Потом вижу девицу, типичную парижанку, она садится в машину.
— Мари, можно Маша как Вам будет угодно?
Знакомимся, и я ей говорю, что мне надо помочь, что я …
— Так, не волнуйтесь, я с Вами мадмуазель! Ах, Вы замужем и когда? Да что Вы? Поздравляю! Ведь французы как говорят, что любовь — единственная болезнь, от которой не хочется избавляться. — Мы смеемся.
А потом вижу, что все искренне и от сердца. Потому говорю:
— Я рада Мари, ей богу! Теперь мне помогай, сможешь? Вот и хорошо, только я точно не знаю насколько мне надо все это от Вас, но я думаю, что неделю это точно, а может быть, больше. А Вы готовы со мной поработать?
— О да! Но…
— Ну да! А сколько Вам и отцу надо за неделю, только скажите мне честно, я все оплачу?
Они уже на французском. Я не смотрю, пусть, думаю, сами между собой сговорятся.
— Да! Я сказала, хорошо! Только вот еще что? Вы, Мари, со мной всю неделю и в городе, и потом, в доме, где я живу, есть еще маленький номер на одного, и я Вам его сниму. Вы как, согласны?
А она хороша эта Мари! И сразу ко мне с объятиями и целоваться! А ее отец пока мы едем куда-то, уже поет во весь голос и мы все вместе с ним:
— Расцветали яблони и груши…!
Потом все пошло как по маслу, и мне с ними так здорово, и так хорошо, а, главное, что весело на душе и легко!
Мари мне все больше и больше нравится, и я смотрю на нее — славянка, а ведь сама, как типичная парижанка.
Глазки живые и крупные, как угольки, скулы славянские, волосы под мальчишку с челкой, брючки бриджи, туфельки легкие спортивные, полосатый облегающий ее мальчишескую фигурку трикотажный свитерок. И такой, что ее грудь типичной парижанки, которая слегка выступает, тот свитерок ее за размытой и цветной полосой почти полностью скрывает. Руки красивые, пальчики девочки, все в ней молодо и изящно. А еще узнаю, что студентка, учится, между прочим, на бакалавра по специальности моделинг женского платья. Кстати, с удивлением узнаю от Мари, что плата за обучение в высшем учебном заведении Франции не превышает шестисот евро за год. Представляете, по пятьдесят евро в месяц, можно ведь каждому тут учиться!
Потом с ней сразу же полезли в такие дебри! И даже уже на салфетке чертим силуэты, обсуждаем детали того, что сейчас в моде в Париже.
А мы сидим вместе в бистро, пьем маленькими глотками
На второй день
На второй день утром ко мне заходит Мари. Личико светлое, глазки слегка подведены и лицо свежо, открыто навстречу улыбается мило. Одета простенько: джинсы и свитерок, только светлей чем вчера и потому я вижу, как у нее отчетливее, чем вчера, выступает из-под него немного приподнятая, небольшая девичья грудь. На ногах туфли спортивные, полукеды и носочки светлые, вся она из себя лучезарная, смотрит на меня.
— Здравствуйте Мадам. Что-то не так?
— Да. Теперь не надо тебе ко мне обращаться на Вы, просто я не люблю, и к тому же мне почти столько же лет сколько тебе, так что прошу тебя без церемоний. Ты уже завтракала?
— Да Мадам, а Вы… простите, прости… ты..
— Я нет. Давай куда-нибудь сходим, я хочу перекусить.
— Ты хочешь сидеть, говорить и кушать?
— Нет, извини, я хочу жрать!
— А что это за слово такое, я такого не знаю, это, надеюсь, не русский мат?
— Веди меня поскорее куда-нибудь, где есть еда, я ведь весь день вчера ни крошки хлеба, только спала и я тебе покажу, что значит жрать. — Кричу, торопливо натягивая платье.
И пока мы идем, она говорит что не беда, потому что, как тут говорят: кто спит, тот обедает, главное, это чтобы был аппетит. А когда тут едят, то им желают и говорят: Бон аппети! И еще она говорит о том что потом мне надо будет купить из одежды, а то я по ее мнению слишком броско одета, и тем себя выдаю, сразу же видно что иностранка. Но я так спешу, потому что так голодна и ей все да, да, хорошо, только бы поскорей мне добраться до тарелки.
— О боги! Вот это еда! — Откинулась на спинку кресла довольная и наконец-то сытно накормленная.
Она с изумлением смотрела, как я поглощала еду и все время мне:
— Может тебе уже хватит, это много, ты спокойнее кушай, не волнуйся у них еще много еды. Что ты хочешь еще, говори? Это и это? Но это же… — Я только мычу с полным ртом, кивая головой, мол, пойдет, потом бурчу, чтобы тащили еще.
Мари уже не на шутку встревожилась и заерзала, особенно от того, что я заметила, как неудобно ей от того, что на меня, скрывая улыбки, глазела прислуга кафе. Наконец-то, спустя полчаса я успокоилась, съев столько еды, что наверное объела, это кафе и даже думала, что в Париже такое чревоугодие уж точно, принимают за обжорство у женщин.
— Уф! — Говорю счастливо. — Обожралась я!
— А, теперь я поняла, что это такое жрать по-русски, это есть как Гаргантюа!
— Кто, кто? Такого не знаю, а кто это? — Она в ответ засмеялась, беззлобно понимая, что я всего не могу знать, а вот насчет еды, как оказалось, она напрасно волновалась.
Потом уже, спустя время я так не срывалась с едой, и к тому же оказалось, что в Париже масса кафе, ресторанов и даже будок на колесах, где всегда можно вкусно перекусить, посидеть и поговорить.