Париж слезам не верит
Шрифт:
– Здравствуйте, Арсений Андреевич, – произнесла богиня низким грудным голосом, от которого по позвоночнику у Закревского пошли мурашки, а затылок вспотел.
– Здрасте, – только и мог произнести он, непроизвольно опускаясь обратно в кресло.
Не заметив его бестактности, дама тоже присела на стул с противоположной стороны стола, положила на колени сумочку – Боже, что это были за колени! – и извлекла из нее некий сверток, перевязанный голубой лентой.
– Вот, прошение моего отца, графа Федора Андреевича Толстого о предоставлении ему награды за службу.
Арсений машинально
– Что же вы не читаете? – осведомилась дама.
Закревский опустил глаза. Он честно два раза пробежал документы, но так ни слова и не понял. Составлены бумаги были, конечно, неправильно. Путано и без надлежащих подробностей.
– Вы не могли бы изложить суть дела? – попросил генерал. – Заметно, что ваш батюшка не знаток канцелярских правил.
Гостья залилась тихим смехом.
– Верно подмечено. А суть дела такова. Мы владеем богатыми поместьями в Пензенской губернии. В минувшую войну там собиралось дворянское ополчение, в коем числился и мой отец. Ныне он озаботился получить за службу какой-нибудь знак отличая. Теперь все с орденами, – мило улыбаясь, пояснила мадемуазель Толстая. – Стыдно и в обществе показаться без полосатой ленточки.
Последние слова сдернули Арсения на грешную землю.
– Ленточки? – повторил он. Язвительный тон генерала удивил гостью, ее фарфоровые глаза округлились. – Вам, должно быть, ведомо, сударыня…
– Аграфена Федоровна.
– …Аграфена Федоровна, сколько рук, ног и голов потеряно за эти полосатые лоскуточки. Пензенское дворянское ополчение, помнится, не принимало участия в боевых действиях. Враг до Волги не дошел. За что же ваш батюшка хочет награды? И почему, собственно, не приехал сам?
Аграфена молчала, выжидающе глядя на непонятливого генерала и картинно облизывая розовые лепестки губ. Ну, надо же, какой дурень! И что батюшке тут делать, вопрос-то деликатный?
Закревский еще раз просмотрел бумаги. Теперь уже на совершенно трезвый глаз.
– Мало того что здесь нет и половины сведений, – холодно бросил он, – вы еще предлагаете мне совершить должностное преступление. Чего ради я буду хлопотать для вашего батюшки?
– Не для батюшки, а для меня. Для меня вы похлопочете?
Что-то в ее голосе заставило генерала поднять взгляд. Лучше бы он этого не делал. Богиня расколола бриллиантовые аграфы на плечах, удерживавшие ее умопомрачительное одеяние, и оно золотой пыльцой осыпалось к ногам.
– Вам нужны еще какие-то пояснения?
– В-вы… что себе позволяете! – Закревский не справился с голосом и засипел, вместо того чтобы гаркнуть. – Вон отсюда!
Мадемуазель Толстая воззрилась на него с крайним недоверием. Комедию ломает? Или… Ее ресницы несколько раз хлопнули.
– Вы сами не понимаете, что творите! Оденьтесь, наконец! – К генералу вернулся голос, а вместе с ним и самообладание.
Аграфена рассчитанно медленно наклонилась, подобрала с полу край туники и долгим, тягучим движением повлекла ткань к плечу, где аграфы, как капли чистейших слез, дрожали при каждом колыхании ее персей.
– Это
Арсений указал на дверь.
– Будем считать, что я равнодушен к женщинам.
– А-а, – понимающе протянула она. – Так бы и сказали.
Закревский запоздало понял, что сморозил двусмысленность. Но объясняться не стал.
– Обратную дорогу найдете?
На губах нимфы расплылась дразнящая улыбка.
– С вашего позволения, я еще некоторое время поблуждаю по здешнему заведению. Надеюсь, ваш начальник, князь Петр Михайлович, более снисходителен к прекрасному полу.
От такой наглости Закревский оторопел, но быстро взял себя в руки.
– Их сиятельства сегодня нет на службе, – отчеканил он. – Так что ваш визит, мадемуазель, останется без последствий.
– Жа-аль, – ее губы сложились в трубочку, и, послав ему воздушный поцелуй, девица выплыла из кабинета.
Едва дверь за ней закрылась, Арсений ринулся к створкам и приник к щели в надежде еще раз взглянуть на сокровище, которым только что пренебрег. Все присутствие провожало прекрасную просительницу восхищенным ропотом. Канцеляристы вскакивали с мест, взбирались на столы, а иные даже крались на цыпочках вослед дивному видению, но не осмеливались приблизиться. Аграфена шла по длинному, слепому от немытых окон коридору, делая вид, что не замечает кривляния чиновников. А солнце по очереди зажигалось в каждом стекле, мимо которого она проплывала.
– Эхма! – только и мог простонать Закревский. Ему было совершенно не понятно, как это он не завалил распутное божество на канцелярский стол? Подумаешь прошение! Тут горы таких прошений! И что, все справедливые?
Тем временем сверху раздался требовательный звон колокольчика. Оказывается, начальство материализовалось в своем кабинете. Князь никогда не приезжал на службу рано. Пока Закревский беседовал с незваной гостьей, карета Волконского подкатила к главному крыльцу, и никем не встреченный их светлость поднялся к себе. Судя по тому, как нетерпеливо дергалась медная проволока с колокольчиком, соединявшая два кабинета, князь был чем-то раздражен. Если он приехал прямиком из Зимнего, то дело ясно – государь опять недоволен, с любезным видом сверлил другу детства дырки в боках, и теперь Петрохан обрушится на подчиненных. Слава богу, что Толстая убралась!
Арсений вообразил голую нимфу в кабинете грозного руководителя Главного штаба, представил потрясенное, растерянное лицо князя и не мог сдержать улыбки. Про Волконского говорили, что он в среднем произносит одно слово в год и слово это «нет». На деле же Петрохан иногда задавал здравые вопросы и даже умел выслушать ответ – редкая в начальнике черта. Он истово занимался интендантской частью – самой важной после войны – и старался решать текущие дела без проволочек. Закревский служил с разными людьми – с добрейшим графом Каменским, с педантичным Барклаем и даже с самим государем – все по-своему хороши, по-своему плохи. Арсений не применялся ни к кому, и тем не менее его терпели. Терпел и Петрохан – не худший из названных.