Париж существовал? Забудьте…
Шрифт:
– Будь терпим, – сказала она на прощанье…
Утро прошло в хлопотах. Накрыв стол и поставив мясо в печь, Кристиан отправился на утреннюю службу. Церковь Нотр-Дам-де-Гар была расположена ближе всего к его и бабушкиному дому. Туда же подъезжали каждое воскресенье и Марго с Шарлем, и родители. Молитва и воскресные проповеди всегда приносили Кристиану радость и покой. Он был глубоко верующим христианином.
После службы все отправились к нему домой. Ему приятно было выслушивать комплименты по поводу сервировки стола и разнообразия обещанных блюд.
– Когда ты
– Чем ты так занята? – спросила невестку Изабель.
– Внуками. Франсуаза вышла на работу, так что я занимаюсь детьми, – вздохнула Люси.
– Почему бы ей не отдать двух младших в сад-ясли? – вмешалась Марго. – У меня Катрин в школе до пяти, а Антуан – в детском саду. Ты просто идешь на поводу у Франсуазы.
Разговор начал принимать неприятный оборот, и отец постарался перевести беседу на другую тему.
– Как тебе понравился наш подарок? – спросил он Кристиана.
– Кубок для вина просто великолепен. Но где вы его достали? Серебро ручной работы, наверное, девятнадцатого века.
– Семнадцатого, – поправил отец. – Купили на аукционе.
Раздался шум подъезжающих машин. Франсуаза с семейством и два кузена Кристиана с женами и детьми подъехали одновременно. Все были в сборе, и можно было садиться за стол.
Обед прошел мирно в разговорах о гастрономии и детях. Уже в самом конце, когда все расслабились после еды и хорошего вина, Клод заговорил о воспитании подрастающего поколения. Он заведовал воспитательной работой в гимназии.
– Мы учим детей быть добрыми и заботливыми. Мы объясняем им, что нужно помогать людям. Например, сейчас дети собирают еду, которая будет отправлена в голодающие районы Африки.
– Зачем? – спросил Шарль.
– Что значит зачем? Там голодают дети.
– А может, лучше объяснить взрослым, что надо планировать рождаемость и производить детей только тогда, когда родители их могут прокормить?
– Но они – мусульмане, и их религия запрещает им предохраняться от беременности и делать аборты. Ты же не можешь обречь детей на смерть.
– Причем здесь я? Они должны решать свои проблемы сами. Рожать, лечить, кормить. Мы живем в разных цивилизациях, и в них действуют разные демографические законы.
– Именно потому, что мы находимся на более высоком уровне развития и они слабее нас, мы обязаны помогать им.
– Путь в ад вымощен добрыми намерениями, – встряла в разговор Марго, которая была полностью на стороне мужа.
– Допустим, – продолжал Шарль, – мы поможем им выжить, спасем их от голода. Что дальше? Они будут нам благодарны? Или они придут сюда, чтобы нас уничтожить?
– Почему ты видишь все в черном свете? – спросил Клод.
– Потому что мы знаем, чем это заканчивается, – сказала вдруг Изабель.
Все замолкли, и за столом воцарилась тишина. Изабель никогда не вступала в подобные разговоры, она всегда хранила молчание.
– Вспомни историю и ты увидишь, чем оборачивается демократия и гуманизм при столкновении цивилизаций. Даже одно то, что ты живешь сегодня здесь, на этой земле, должно быть для тебя уроком.
– Но я родился здесь, – возразил Клод.
– Ты – да. Но твои родители родились во Франции, отец – в Париже, мать – в Лионе, а сюда они попали в детском возрасте. Им, наверное, было по два–три года, и они не помнят, как ехали сюда, как покупались эти земли, как обживали их и строили город, похожий на Париж. И пытались воссоздать некое подобие родины. И взрослые пытались вернуться к тем профессиям, которые были у них там… вдали. Мне было пятнадцать лет, когда мы приехали сюда в 2045 году. Я тогда не понимала, куда меня увозят из Парижа и, главное, зачем, очень переживала и плакала. Сегодня я благодарна родителям, светлая им память, что они решились на этот шаг.
– Да, но они могли остаться и отстаивать свою точку зрения, – не сдавался Клод.
– Мы проиграли на выборах. Все ультраправые партии набрали 18 процентов голосов, а мусульманские – 33. Они и вошли в правительство. С тех пор все законы, нарушающие права человека, проводились в парламенте под знаменем демократии.
– Например? – не унимался Клод.
– Например? В 2044 году в школах сняли все распятия, так как они оскорбляли чувства мусульман. Стали разделять классы на мужские и женские. Женщины не имели права преподавать, если не покрывали голову. Много всяких законов… В демократическом государстве ты подчиняешься мнению большинства. Хотя нет гарантии, что оно верно. В те годы существовало множество всяких международных организаций, претендующих на роль третейского судьи – Организация Объединенных Наций, ЮНЕСКО, Гаагский суд и т. п. Это сейчас, когда, слава Богу, их уже нет, мы можем зависеть только от себя, от своей силы и тех, с кем мы сотрудничаем. А тогда… Мы ничего не могли сделать. Дракон демократии, которого мы породили и которым так гордились, начал уничтожать нашу бедную страну, нашу культуру. И единственное, что мы могли сделать, это покинуть Родину и попытаться воссоздать ее подобие где-то вдали… Так что ни о гуманизации, ни о демократии я больше слышать не хочу.
Изабель поднялась из-за стола, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Гости стали тихо расходиться. Остались только Изабель, Марго с Шарлем и дети. Марго хотела помочь Кристиану с уборкой, но он остановил ее:
– Я включу вечером самоотчистку дома, так что не стоит тратить на это время. Лучше посидим, пообщаемся.
Он посмотрел на бабушку. Но Изабель не была расположена к беседе. Она села на диван и, усадив рядом правнуков, стала рассказывать им сказку. Кристиан с сестрой и зятем вышли в сад.
– Вы знаете, я много раз задумывался, почему человек глухой или слепой не раздражает нас – более того, мы относимся к нему с пониманием, желая помочь. В то же время человек, страдающий недостатком ума или недалекий, вызывает в нас раздражение. Ведь недостаток ума – это, в общем-то, некая степень инвалидности.
– Да, ведь помнишь, Паскаль говорил: "Хромой признает, что мы ходим прямо, а хромающий ум полагает, что это мы хромаем. Иначе мы испытывали бы к нему жалость, а не гнев", – засмеялась Марго.