Париж в любви

Джеймс Элоиза

* * *

Папа Медведь (то есть Алессандро) вернулся из школы Леонардо да Винчи с триумфом! Были даны обещания щадить чувства Медвежонка (то есть Анны). Взамен Папа Медведь пообещал, что Медвежонок прекратит болтать в классе, перестанет забывать домашнюю работу и воздержится от заявлений типа (цитирую дословно): «В моей прежней школе я не училась делению: это не проходят в Соединенных Штатах». Именно эти слова вызвали смех у учителя, который Анна описала как издевательский. Однако его действительно трудно за это винить.

Горе

Сильно простудившись, я нырнула в постель после ухода детей в школу и погрузилась

в чтение мемуаров Кейт Брестрап «Я здесь, если нужна тебе». Она — капеллан, прикомандированный к поисково-спасательному отделу Лесного ведомства Мэна. В самом начале книги Кейт внезапно узнает, что осталась вдовой с четырьмя маленькими детьми.

Я сразу же начала плакать, но несколько позже, в этой же главе, ее семилетний сын высказал предположение, что его папа уже прошел реинкарнацию и превратился в тигра. Тут я громко засмеялась, и дальше слезы все время чередовались со смехом. Время от времени я поглядывала на холодное, голубовато-серое небо Парижа и, забравшись поглубже под пуховое одеяло, тянулась за следующим бумажным носовым платком.

Алессандро зашел меня проведать и, выразив сочувствие по поводу моей простуды, был весьма недоволен, узнав, что стопка промокших носовых платков — результат скорее слез, нежели вируса. «Я никогда не плачу, когда читаю», — заметил он, и это правда. На ночь он читает биографию Екатерины Великой, и она вряд ли вызовет слезы даже у такой сентиментальной особы, как я. Я спросила, действительно ли Екатерина предавалась эротическим забавам с лошадьми. Алессандро ответил, что императрица была непонятой феминисткой, и хотя список ее любовников весьма обширен, сексуальные пристрастия были консервативны. Словом, тут не о чем плакать. Да и смеяться — тоже.

Я выставила мужа из комнаты и вернулась к своей книге и носовым платкам. Брестрап пишет о «поворотном моменте» — той секунде, когда вы узнаете новость, которая навсегда изменит вашу жизнь. Я плакала не только по ее храброму, забавному мужу, который был полицейским штата, по ребенку, утонувшему в ледяном озере, по рейнджеру национального парка, который, растопырив руки, продемонстрировал Кейт, как он вытащил ребенка из озера и нес его — нет, я плакала из страха перед поворотным моментом в моей собственной жизни и от благодарности и облегчения, что мне до сих пор не пришлось его пережить.

* * *

Я напомнила себе, что Анна слишком большая девочка, чтобы заблудиться в лесу, что сама я домоседка, что Алессандро терпеть не может пикники, что мы никогда не выпускаем наших детей из поля зрения и что я слишком боюсь болезни Лайма, [43] чтобы приблизиться к лесу. Дойдя примерно до середины книги, я сделала мысленную заметку: нужно вообще держаться подальше от штата Мэн. Однако с той самой минуты, как Брестрап описывает роковой несчастный случай с ее мужем, она упорно твердит: как бы сильно мы ни любили, как бы тщательно ни оберегали наших детей, мужей или собак, нет никаких гарантий, что смерть не отберет их у нас в любой момент. Когда она пишет о горе как о «занозе величиной с телеграфный столб» в вашей груди, эта заноза грозит вонзиться в сердце и вам.

43

Инфекционное заболевание, которое передается через клещей.

Позже Алессандро принес мне ланч: салат, небольшой бифштекс, кусок камамбера, пирог «Клементин» и ломтик миндального торта на десерт. Мы ели в дружеском молчании, пока он не попытался отобрать у меня книгу. «Какая польза от такой книги? — желал он знать. — Теперь тебе будут сниться покойники». Они мне снятся в любом случае. Недавно ночью я проснулась в середине фразы, оборвавшейся на слове «мама». Я уставилась в темноту, пытаясь вспомнить, о чем мы с ней говорили. Может быть, болтали о книгах? Или она сидела рядом со мной, что-то рассказывая? Или же я просто пыталась привлечь ее внимание, сказав «мама»?

Вот чего не понимает Алессандро: день, который проводишь в постели, плача над историями о погибших незнакомцах, позволяет поплакать и о том, о чем не имеешь права горевать: мои дети живы, а мама умерла почти два года тому назад. И все равно я просыпаюсь с мыслью о ней. Я хочу ее позвать. Мне всегда будет не хватать маминых рук, обнимающих меня. И мне все еще хочется ее оплакивать.

* * *

К нам приехали моя сестра Бриджет и ее дочери. Рейс задержался, так что мы выходим из дому только в шесть часов, когда уже стемнело и идет дождь. Мы шлепаем по лужам в Центр Помпиду, музей современного искусства. Анна и ее кузины увлеченно беседовали о летнем лагере и заметили, что находятся уже в Париже, только увидев стенд с рекламой блинчиков.

* * *

Мило побывал у ветеринара. К огорчению Марины, ее флорентийский ветеринар настаивает на том, что у Мило ожирение — даже после того, как она заявила, что «он никогда не ест». Ветеринар задумчиво посмотрел на фигуру Мило, вызывающую в памяти образ тюленя, и сказал: «Может быть, он вам так говорит, но все мы видим, что он лжет».

* * *

Мы пошли в аптеку купить витамин С, и, когда Бриджет расплачивалась, она приняла пятьдесят центов за пятьдесят евро (к тому же перепутав витамин С с золотым песком). Когда она дала аптекарю три банкноты по двадцать евро, его глаза округлились: «О-ля-ля!». Обожаю такие минуты — мне тогда кажется, будто я попала во французский фильм.

* * *

«Наш» бездомный не глухонемой, как предположил Алессандро. Сегодня он заговорил, сказав «merci», когда Анна преподнесла щенку ужасно уродливую красную игрушку, которая пищит. Каждый день этот человек сидит у ограды лестницы, ведущей в метро. Он сильно укутан, и у него несчастный вид. Собака сидит в картонке, прикрытая одеялом, а перед картонкой — шляпа для денег.

* * *

Я считаю себя в первую очередь ученым, а уж потом романисткой, поэтому получаю огромное удовольствие от писем читателей, указывающих на мои ошибки — особенно если читатель не прав. Часто меня критикуют за использование сленга. Они считают его современным, но на самом деле этот сленг верен с исторической точки зрения. Я была в восторге от нового примера на эту тему, который привел Калеб Крейн в «Нью-Йорк таймс мэгэзин». Он откопал письмо Китса, в котором поэт радостно сообщает своим братьям о последнем сленговом словечке, означающем «задержаться в таверне»: «…они называют это „ошиваться“».

* * *

Позвольте мне первой признать это: моя индейка к Дню благодарения не удалась. Вообще-то она наводит на мысль о пустыне Сахара. С самого начала это была странная индейка, поскольку слегка обгорела, когда подпаливали перья, к тому же ее обернули полосками свиного сала. Но были и светлые моменты: Бриджет приготовила сказочную подливку, а приятельница Алессандро Донателла принесла пирог с тыквой с блестящим оранжевым верхом. На самом деле это был торт с кремом — как будто пирог с тыквой побывал в бутике Шанель и приоделся по случаю торжества.