Парижанка
Шрифт:
– Разве мы остаемся? – с усталым видом спросила госпожа Леглиз.
– Какая убийственная скука! – подхватил полковник Тузар.
– Да, все эти танцы довольно снотворны, – согласился Бернштейн.
– И если б не ножки танцовщицы в мужском костюме…
– Оставалось бы только уехать.
– А не уехать ли, в самом деле?
– Едем!
– Куда?
– Ужинать.
Все встали. Таково было нормальное течение их жизни: праздник в саду днем, обед в ресторане, вечер в театре и как можно позднее ужин. Этих людей постоянно преследовала боязнь одиночества, если они слишком рано вернутся домой.
Однако,
– Ужинайте, если вам угодно. Оставляю вам своего брата, а сама ухожу: я падаю от усталости.
Это вызвало общие возражения. Устали! С чего же тут устать? Удивительное дело! Какой странный каприз!
– Конечно!
– Однако я тебя провожу, – засуетился Маршруа.
– Я доеду домой и одна.
– Боже мой, – вмешался тогда Превенкьер, – я очень соблазняюсь последовать вашему примеру, сударыня, и сочту величайшим для себя удовольствием проводить вас. Нам по пути… Так если вам только угодно?..
– С удовольствием.
Сбитый с толку Леглиз смотрел, как Превенкьер подал плащ госпоже де Ретиф, распрощался со всеми и вышел из ложи с его любовницей, прежде чем он успел выразить свое удивление единым словом. Пока Маршруа расплачивался с капельдинершей, Бернштейн заметил:
– Право, этот Превенкьер, должно быть, только и думает, как бы ему юркнуть в постель. Прозовемте его «старым соней».
Пипок полковника ему в ногу охладил его шутливость.
– Что такое? – спросил он.
– Помогите дамам выйти, – отрывисто произнес лихой драгун.
Госпожа де Ретиф с Превенкьером пробиралась тем временем в толпе зрителей, запрудивших коридоры. Они совсем не беспокоились об оставленной ими «ватаге», Эта чета как будто порвала всякую связь с кутилами, до такой степени быстро они расстались. Когда Валентина проходила мимо, встречные мужчины оглядывались на нее с восхищением. При свете электрических ламп ее волосы, яркий цвет лица и глаза точно горели. А за ней по пятам следовал, словно корсар, догоняющий прекрасную добычу, Превенкьер, наслаждаясь эффектом, который производила его дама, как будто он уже был ее счастливым обладателем.
У подъезда ему удалось скоро найти свой экипаж и он спросил:
– Улица Бассано, не так ли?
– Да, номер десять.
Банкир повторил адрес кучеру, занял место возле Валентины и захлопнул дверцу. Он молчал, пока они ехали до бульвара; ему хотелось сказать многое, но он не смел заговорить. Однако присутствие этой блондинки с золотистыми волосами, ее близость, нежное и ласкающее прикосновение ее плаща, смелая и сладострастная прелесть профиля, то темного, то освещенного, – все это волновало воображение Превенкьера и туманило его чувства. Он испытывал безумное желание схватить это соблазнительное существо в свои объятия, прижать к груди, упиться ароматом этой женщины, целовать ее волосы и крикнуть ей, что он ее обожает.
Как будто угадывая с женской проницательностью мысли этого наивного и вместе с тем хитрого человека, трепетавшего возле нее, Валентина кокетливо наклонялась и двигалась в своем углу, чтобы задевать шуршащей шелковой юбкой ноги своего кавалера. Наконец, сжалившись над его томлением, она заговорила с очаровательной приветливостью. И в одну минуту он почувствовал восхитительное облегчение, проникся бесконечной благодарностью к этой умной и милой особе, которая пришла ему на помощь в то время, когда он не знал, что делать, и бесился на свою неловкость.
Госпожа де Ретиф стала расспрашивать о дочери Превенкьера с самой подкупающей деликатностью. Отвечая ей, он совсем оправился и завел издали речь о самом себе. Надо думать, что его дочь не в далеком будущем выйдет замуж, после чего он останется одиноким в своем прекрасном отеле с бесполезной для него роскошью, потому что его привычки просты и он не знает никаких прихотей. Деньгами он пользовался всегда только для спекуляций, дорожил ими, как коммерческой ценностью. Как средство достичь благосостояния, утонченных наслаждений, приобрести сокровища искусства, деньги для него были безразличны. Он мечтал иногда иметь умную, красивую жену, чтобы отдавать ей избыток своего богатства, которое послужило бы естественным и необходимым дополнением ее грации и очарования. Но он сам, какую пользу мог он извлечь из всего этого?
Она слушала его с благоговейным видом, не прерывая ни единым словом, делая вид, что не понимает намеков своего спутника, Между тем в глубине души эта женщина смеялась над своей чересчур быстрой победой. Выждав, пока Превенкьер кончит, она отвечала на его речь:
– Ваша дочь и ее будущая семья сделаются для вас центром привязанности. Одиночество не существует для тех, у кого есть дети. Но что сказать мне, одинокой женщине? Правда, у меня есть брат, но он не всегда свободен. У него свои занятия, свои удовольствия. Одинокая молодая вдова действительно жалка, а предстоящие годы ничего не могут принести ей, кроме разочарований и печали…
– Если она не рассчитывает на верную и надежную любовь, – с жаром подхватил банкир.
Валентина уклонилась от прямого ответа, чтобы не дать Превенкьеру увлечься до признания в любви, которое она считала преждевременным. Можно ли верить обещаниям? Она видела всю их тщету и жизнь дала ей много доказательств неумолимого эгоизма; мужчин, В эту минуту госпожа де Ретиф не была торжествующей и великолепной Валентиной, по несчастной жертвой мужской жестокости. Ее нечего бояться, но ей самой следует быть настороже. Перед банкиром была нежная мечтательница, любившая простую жизнь, Еще немного, и она стала бы вздыхать о сельской тишине. Во время всего переезда от Елисейских полей красавица лепетала эти сентиментальные речи. Остановка экипажа на улице Бассано прервала развитие ее психологических идей, к великой досаде Превенкьера, который упивался словами ловкой притворщицы. У него вырвался вздох сожаления, когда она сказала ему:
– Вот я и доехала. Вы, право, были очень любезны, и я провела с вами несколько приятных минут, которые вознаградили меня за целый вечер убийственной скуки. Не заглянете ли вы ко мне? Ваша беседа доставила бы мне величайшее удовольствие.
Она как будто хотела сказать ему: «Я живу, окруженная идиотами, общество которых иссушает мой мозг. Сжальтесь надо мною, приходите освежить меня и возродить мой ум». Лицо молодой женщины в то же время усиливало смысл ее слов, а глаза с зеленоватым огоньком, чудный ротик, золотистые кудри придавали авансам госпожи де Ретиф, при всем их платоническом характере, соблазнительность, которой Превенкьер не думал противиться.