Парижские могикане. Том 2
Шрифт:
— Это как раз единственное, чего я не могу для вас сделать.
— Тогда хотя бы дай убедительное объяснение, тысяча миллионов чертей!
— Дядя! Я не хочу быть обязан состоянием будущей жене.
— Почему?
— Мне кажется, в этом расчете есть нечто постыдное.
— Неплохо сказано для сына морского разбойника! Ну что ж, я дам тебе приданое.
— О дядюшка…
— Даю за тобой сто тысяч франков.
— Оставаясь холостяком, я буду богаче без ваших ста тысяч франков, а если женюсь, мне и пяти тысяч ливров ренты будет мало.
— Предлагаю двести, нет — триста тысяч; готов отдать половину своего состояния, если понадобится. Какого черта! Бретонец я или нет?!
Петрус взял дядю за руку и с чувством приложился к ней губами.
— Ты целуешь мне руку, что означает: «Подите-ка вы, дядя, и чем дальше — тем лучше!»
— Ах, дядя!..
— А-а, я все понял! — вскричал генерал, хлопнув себя по лбу.
— Не думаю, — улыбнулся Петрус.
— У тебя есть любовница, несчастный!
— Вы ошибаетесь, дядя.
— А я говорю, что у тебя есть любовница, это ясно как день!
— Нет, клянусь вам.
— Я все вижу насквозь! Ей сорок лет, она держит тебя в коготках; вы поклялись друг другу в вечной любви; вам кажется, что вы одни в целом свете, и воображаете, что так будет продолжаться до Страшного суда.
— Почему вы думаете, что ей сорок лет? — рассмеялся Петрус.
— Потому что только в сорок лет верят в вечную любовь — женщины, разумеется. Перестань смеяться! Так вот где червь сомнения; я знаю, что говорю. В таком случае, друг мой, — прибавил генерал с выражением искреннего сочувствия, — я тебя не осуждаю, я тебя жалею. Мне остается лишь дождаться смерти твоей инфанты.
— Знаете, дядюшка…
— Что?
— Раз уж вы так добры…
— Ты собираешься просить моего согласия на твой брак с этой старухой, годящейся тебе в бабушки, несчастный?!
— Нет, не беспокойтесь.
— Ты станешь меня упрашивать признать твоих детей?
— Дядя! Не волнуйтесь, я не имею счастья быть отцом.
— Разве можно быть в этом уверенным? В ту минуту, как ты вошел, маркиза де Латурнель убеждала меня…
— В чем?
— Ни в чем, продолжай… Я готов ко всему, однако если дело слишком серьезное, отложи его на завтра, чтобы не нарушать мое пищеварение.
— Можете отнестись совершенно спокойно к тому, что я сейчас скажу, дядя.
— Ладно, говори. — Рюмку аликанте, Франц! Я хочу со всеми удобствами выслушать моего племянника. Вот так, хорошо! Начинай, Петрус! — ласково прибавил генерал, разглядывая на свет рубиновое вино. — Итак, твоя любовница?..
— Нет у меня любовницы, дядя.
— Что же у тебя есть?
— Вот уже полгода я увлекся одной особой, которая заслуживает этого во всех отношениях, но, вот видите ли…
— Нет, не вижу, — отрезал генерал.
— … вероятно, мое увлечение ни к чему не приведет.
— Стало быть, твое увлечение — только потерянное время.
— Не больше, чем увлечение Данте, Петрарки или Тассо — Беатриче, Лаурой и Элеонорой.
— Иными словами, ты не хотел жениться на женщине и быть ей обязанным состоянием, но готов иметь любовницу и быть ей обязанным репутацией. По-твоему, ты поступаешь логично, Петрус?
— Логичнее не бывает, дядюшка!
— А каким шедевром ты уже обязан своей Беатриче, Лауре или Элеоноре?
— Вы помните моего «Крестоносца»?
— Это лучшая твоя работа, особенно с тех пор как ты ее отретушировал.
— Кажется, вам очень понравилось лицо девушки, черпающей воду из источника.
— Верно, она понравилась мне больше всех.
— Вы меня спрашивали, с кого я писал это лицо.
— А ты ответил, что это плод твоего воображения, и это мне показалось, кстати сказать, чистейшим хвастовством.
— Я вас обманул самым недостойным образом, дорогой дядюшка!
— Ах, негодяй!
— Моделью мне послужила она!
— Она? Кто «она»?
— Вы хотите, чтобы я вам назвал ее имя?
— Что значит «хотите»? Надо думать, хочу!
— Прошу заметить, что я не питаю надежды стать когда-нибудь ни ее мужем, ни возлюбленным.
— Тем более ты можешь ее назвать: в этом нельзя усмотреть нескромности!
— Это мадемуазель…
Петрус замолчал и задрожал так, будто совершает преступление.
— Мадемуазель?.. — повторил генерал.
— … мадемуазель Регина.
— Де Ламот-Удан?
— Да, дядя.
— А-а! — вскричал дядя, с силой откидываясь в кресле. — А-а! Браво, племянничек! Если бы между нами не было стола, я бы прыгнул тебе на шею и расцеловал бы тебя!
— Что вы хотите этим сказать?
— Что есть Бог для честных людей!
— Не понимаю.
— Я хочу сказать, что ты будешь моим Родриго, что ты за меня отомстишь!
— Объясните, Бога ради!..
— Друг мой! Проси что хочешь: ты мне доставил самое большое удовольствие за всю мою жизнь.
— Поверьте, дядя, я вне себя от радости! Так я могу продолжать?
— Нет, не здесь, мой мальчик: я принадлежу к философской школе Эпикура, я сын изнеженного города, что зовется Сибарисом. Свежесть твоего рассказа меркнет, когда в комнате пахнет бараньим жарким с капустой. Давай перейдем в гостиную. Франц! Лучшего кофе, дружище, самых тонких и ароматных ликеров! Франц, можешь снова надеть крест и нашивки: я тебя прощаю по милости моего племянника. Иди сюда, Петрус, мальчик мой дорогой! Итак, ты говоришь, что любишь мадемуазель Регину де Ламот-Удан?