Парижские могикане. Том 2
Шрифт:
— Увы, ваше высочество, то, о чем вы мне говорите, знают все. Однако в чем была бы заслуга этих двоих людей, если бы задача, за выполнение которой они взялись, не была трудной, немыслимой, почти невыполнимой?
— Они откажутся, Розена, — проговорил принц, за сомнением пытаясь скрыть надежду.
— Ваше высочество! Как верно то, что вы встретили меня сегодня с недовольной миной, так же несомненно и то, что в вас сейчас говорит страх, а не убежденность.
— Разве я тебя плохо принял?
— О, у вас иногда бывает такое недовольное лицо, принц!
— Я был печален, Розена.
— Скажите лучше, что ревновали!
— Ну хорошо, я ревновал.
— Фи! Ревность — как это дурно, ваше высочество! Пусть ревнуют принцы австрийского дома; раз вы француз, любите так, как любят во Франции!
— А ты знаешь, как любят во Франции, Розена?
— Нет, Боже мой! Но я слышала, что во Франции самое страшное оскорбление для женщины — ревновать ее.
— В этом есть доля правды, Розена; но верно и то, что к тебе это отношения не имеет, ведь ты не француженка, не австрийка, не англичанка, не испанка, не итальянка, хоть обладаешь, по крайней мере, одним из тех даров, которыми Бог наделил каждую женщину из этих благословенных стран… О! — продолжал молодой человек, обняв Розену и потянувшись пылающими губами к ее лицу. — Как ты хороша! Должно быть, тебя очень любила твоя мать!
— Пресвятая Дева Мария! — вскрикнула девушка, бросив взгляд на часы. — Уже пятый час утра!.. Прощайте, герцог, прощайте!
— Уже?
— Как это «уже»?!
— Да утра еще целых три часа.
— Когда же вы будете спать, ваше высочество? Ведь вам так нужен отдых! Предупреждаю вас: если вы меня сейчас не отпустите, завтра я не приеду.
— Ты ошибаешься, Розена: ты хотела сказать «сегодня».
— Завтра, ваше высочество! Сегодня вечером вы принимаете господина Сарранти, не забывайте об этом.
— Да, а если так случится, что он не придет?
— Я буду об этом знать, потому что в полдень ко мне приедет генерал.
— Как узнаю я?
— Я вам напишу. Принц побледнел.
— Кому же ты осмелишься доверить подобное письмо? Девушка задумалась.
— Я не знаю никого подходящего, — продолжал принц.
— Зато я знаю, — заметила Розена.
— Кто он?
— Идемте, ваше высочество!
Девушка взяла принца под руку и подвела к маленькой комнате, прилегавшей к спальне, — всего в восемь-десять квадратных футов. Окнами комнатка выходила на юг и была полна цветочных горшков, ящиков с низкорослыми деревцами; все окна были забраны решетками и на ночь запирались изнутри, а днем снова открывались; редчайшие птицы самой разной окраски: красные, голубые, зеленые, золотистые, серебристые — спали в причудливых позах.
Посреди этой комнаты или, скорее, большой клетки был устроен небольшой насест розового дерева, увенчанный крышей в форме китайской шляпы: маленькая тюрьма внутри большой.
В ней жили голуби.
Когда молодые люди подошли ближе, один из голубей, услышав шум их шагов, проснулся, поднял голову из-под крылышка; в полумраке блеснул его золотистый глаз. Голубь просунул розовый клюв в дверцу голубятни.
Он был похож на монастырского привратника.
Голубь оглядел вновь прибывших и, очевидно, остался доволен осмотром: он заворковал, словно хотел сказать: «Можете подойти, друг Франц и подруга Розена, мы знаем вас давно и не боимся».
— И что дальше? — спросил герцог у Розены.
— Вы не понимаете, ваше высочество, какого посланца я имела в виду?
— Ах да!
— Вы не боитесь, что он вас предаст?
— Розена! Ты — фея!
Принц открыл дверцу, протянул руку и снял с жердочки того самого голубя, который встретил их воркованием.
— Иди сюда, прекрасный посланец! — целуя голубя, проговорил принц. — Не плачь: ты покинешь свое гнездышко всего на несколько часов. Я бы охотно расстался со своим, чтобы целую вечность провести там, где скоро окажешься ты.
Он протянул голубя девушке, еще раз поцеловав черную бархатистую каемку, которой природа украсила шею птицы.
Розена приняла голубя, прижалась губами к тому же месту на его шейке, распахнула накидку и спрятала его у себя на груди.
Пора было прощаться.
Молодые люди условились, что голубь доставит ответ от двенадцати до часу пополудни и что в это время герцог будет у окна ждать посланца с черной каемкой на шее.
Потом молодые люди расстались. Розена взяла с герцога слово, что он больше не будет ждать ее у распахнутого окна, а герцог заставил Розену пообещать, что она приедет завтра вечером и пробудет с ним до самого утра.
XXI. ВИДЕНИЕ
На следующий день (или, точнее, вечер) герцог Рейхштадтский, вопреки просьбе и запрещению Розены, вопреки своей клятве, данной в ответ на это запрещение и просьбу, стоял, так же как накануне, у открытого балконного окна, ожидая на этот раз не девушку, а г-на Сарранти: о его визите, намеченном на полночь, он получил в назначенный час сообщение по голубиной почте.
Была половина двенадцатого. Еще полчаса, и перед ним появится один из самых преданных друзей Наполеона — друг, готовый служить императору после его смерти так же верно, как это было при его жизни.
То ли потеряв терпение, то ли не вынеся холод февральской ночи, молодой человек без четверти двенадцать вернулся в комнату, затворил окно, плотно задвинул шторы, сел на канапе, уронил голову на руки и глубоко задумался.
О чем он размышлял?
Может быть, детство, однообразное, словно течение реки, проходило перед его мысленным взором; а может, он представлял себе Прометея с острова Святой Елены, прикованного к скале, с растерзанным боком, с кровоточащими внутренностями?
Впрочем, сама комната, в которой он жил, была способна пробудить все его воспоминания.
Не в этой ли самой комнате дважды в разное время жил император Наполеон: в первый раз, как мы уже говорили, в 1805 году после Аустерлицкого сражения, во второй раз — в 1809 — м после Ваграма?
И хотя с тех пор прошло восемнадцать лет, расположение апартаментов осталось прежним. Они состояли — так это дошло и до наших дней — из трех просторных комнат, передней и туалетной; все здесь богато украшено скульптурами, позолотой, обито индийскими тканями, обставлено китайской лаковой мебелью; комнаты соединяются с галереями, увешанными картинами с изображением празднеств и дворцовых церемоний времен Марии Терезии и Иосифа II.