Парижские тайны
Шрифт:
— А я никогда не доверяла твоему Краснорукому, — заявила вдова. — Особливо после этой истории на Монмартре, когда твой брат Амбруаз угодил в Тулон, а Краснорукий вышел сухим из воды.
— Потому как против него улик не нашлось — он ведь до того хитер!.. Но чтобы он продал других... Нет, никогда!
Вдова только покачала головой с таким видом, будто она лишь наполовину была убеждена в «порядочности» Краснорукого.
Немного подумав, она сказала:
— Мне больше по душе это дело с набережной Бийи, что намечено на завтрашний или послезавтрашний вечер... ну, когда надо утопить двух женщин... Вот только Марсиаль будет нам помехой... как всегда...
— Когда наконец дьявол избавит нас от твоего Марсиаля?.. — заорал Николя, уже сильно захмелевший, и с яростью вонзил свой длинный нож в крышку стола.
— Я уже говорила матушке, что он у нас в печенках сидит, что так дольше продолжаться не может, — подхватила Тыква. — До тех пор пока он будет здесь торчать, из малышей толка не будет...
— А я вам говорю, что с него, негодяя, станется в один прекрасный день донести на нас! — крикнул Николя. — Видишь ли, мать... вот если б ты меня послушала... — прибавил он со зверским выражением лица и многозначительно поглядел на вдову, — все бы и устроилось....,
— Есть и другие средства.
— Лучше моего средства не найдешь! — настаивал злодей.
— Пока еще... нет, — ответила вдова так решительно, что Николя прикусил язык: он всецело находился под влиянием матери, зная, что она так же зла и преступна, как он сам, но гораздо более решительна и властна.
Между тем вдова прибавила:
— Завтра утром он навсегда уедет с острова.
— Это почему? — в один голос спросили Тыква и Николя.
— Он скоро придет; затейте с ним ссору... только действуйте смелее, открыто... до сих пор вы ни разу еще не отважились на это... но ведь вас будет двое, да и я вам помогу... Только нож в ход не пускать... я не хочу крови... его надо избить, но не ранить.
— Ну а потом, ну а затем, мать? — спросил Николя.
— Потом... мы с ним потолкуем... Мы потребуем, чтобы он убрался с острова завтра же... а не то такие потасовки будут происходить каждый вечер... Я его хорошо знаю, постоянные драки ему не по душе. До сих пор мы его почти не трогали, оставляли в покое.
— Да, но ведь он упрям как мул; он, может, все-таки захочет остаться тут из-за детей... — сказала Тыква.
— Да, он законченный негодяй... и дракой его не испугаешь, — прибавил Николя.
— Одной дракой не запугаешь... — согласилась вдова. — Но если потасовки будут каждый день, изо дня в день... такого ада он не выдержит... и уступит...
— А коли не уступит?
— Тогда есть у меня еще одно надежное средство заставить его убраться этой же ночью, самое позднее завтра утром, — сказала вдова со странной усмешкой.
— Правда, мать?
— Да, только я предпочла бы испугать его постоянными драками; ну а коли ничего не выйдет... тогда прибегну к тому средству.
— А ежели и то средство не поможет? — спросил Николя.
— Всегда есть крайнее средство, а уж оно-то всегда помогает, — ответила вдова.
Внезапно дверь распахнулась, и вошел Марсиаль.
Ветер снаружи завывал с такой силой, что сидевшие в кухне не услышали лая собак, возвещавшего о приходе старшего сына вдовы казненного.
Глава II.
МАТЬ И СЫН
Не подозревая о дурных намерениях своих родичей, Марсиаль медленно вошел в кухню. Несколько слов, сказанных Волчицей в ее разговоре с Лилией-Марией, уже дали читателю некоторое представление о странном образе жизни этого человека. Будучи от природы добрым малым, не способным совершить по-настоящему низкий или предосудительный поступок, Марсиаль тем не менее вел не слишком-то правильную жизнь. Он ловил рыбу, нарушая все правила и установления, а его сила и отвага внушали такой страх инспекторам по рыболовству, что они закрывали глаза на то, что он браконьерствовал на реке.
Помимо этого, можно сказать, не вполне законного промысла, Марсиаль прибегал к занятию уже и вовсе не дозволенному.
Храбрый, вызывавший страх у окружающих, он охотно участвовал — причем не столько из жадности, сколько от сознания своей силы и мужества — в кулачных боях и драках на дубинках, защищая тех, чьи противники были сильнее; надо добавить, что Марсиаль весьма придирчиво и справедливо отбирал своих «подопечных», которых защищал с помощью мощных кулаков: как правило, он принимал сторону слабого человека, обиженного более сильным.
Лицом любовник Волчицы походил на Франсуа и Амандину; он был среднего роста, коренастый и широкоплечий; его густые рыжие волосы, подстриженные ежиком, спускались на довольно широкий лоб пятью клинышками; густая, жесткая и короткая борода, широкоскулые щеки, крупный, резко очерченный нос, синие глаза, отважный взгляд — все это придавало его мужественному лицу выражение необыкновенной решительности.
На голове у него была клеенчатая шляпа; несмотря на холодную пору года, он носил поверх куртки и штанов из грубого, сильно поношенного бумажного велюра только вылинявшую голубую блузу. В руке у него была большая суковатая дубинка, которую он положил рядом с собою на буфет.
Крупная кривоногая такса черного окраса с красноватыми подпалинами вошла в кухню вслед за Марсиалем; но она остановилась на пороге, не решаясь подойти ни к огню, ни к сотрапезникам, уже сидевшим за столом: опыт подсказывал старому Миро (там звали пса — давнего спутника Марсиаля в его браконьерских занятиях), что он, как и его хозяин, симпатиями в этой семье не пользовался.
— А где же дети?
С этими словами Марсиаль присел к столу.
— Дети находятся там, где находятся, — язвительно ответила Тыква.
— Мать, а где дети? — снова спросил — Марсиаль, пропустив мимо ушей ответ сестры.
— Они спать пошли, — сухо ответила вдова.
— А они что же, не ужинали, мать?
— Слушай, ты, а какое тебе до этого дело? — грубо крикнул Николя, хватив перед этим большой стакан вина для храбрости, ибо характер и сила брата были ему хорошо известны.
Марсиаль обратил внимание на грубый выпад Николя не больше, чем на вызывающий ответ Тыквы, и снова обратился к матери:
— Мне не по душе| что детей уже отправили спать.