Парк Горького
Шрифт:
Метрах в тридцати перед собой он увидел угол дома, черную "Волгу", "Чайку", рябого и… прокурора Москвы Ямского. Рябой подал ему картонную коробку, Ямской полуобнял его за плечи и, что-то тихо говоря, но с обычной своей властной самоуверенностью, повел по тропке к берегу. Аркадий незаметно следовал за ними. Рябой остановился, а прокурор отправился к сарайчику и вернулся с топором. Рябой вытащил из коробки слепок головы Валерии Давыдовой и положил на колоду для рубки дров. Ямской занес топор и расколол ее пополам. Составил половинки, расколол и продолжал ловко орудовать топором, пока от головы не остались
лишь мелкие осколки. Их он обухом разбил в пыль, а пыль сгреб в коробку. Рябой отнес коробку к воде и высыпал пыль
Кервилл требует, чтобы Аркадий назвал ему убийцу брата. "Смиритесь, Ренько, это дело у вас уже отобрали — прокурор и я!" Затем Кервилл признается, что ненавидел Джимми, и уходит ждать в машину.
Стало быть. Ямской, думал Аркадий. Теперь все встало на свои места. Ямской не допускал до этого дела никого, кроме следователя Ренько. Ямской вывел его на Осборна. И Приблуда не выслеживал Пашу и Голодкина. У них просто не хватило бы времени убить их и вынести ларь. Чучин сообщил Ямскому, что он допрашивает Голодкина, и у них было достаточно времени, чтобы унести ларь и устроить засаду. Допрос-то длился несколько часов. А про голову Валерии Ямскому сказал он сам! Да, он идиот, как верно заметила Ирина.
Из дверей дачи вышел Ямской с рябым.
— Вечером доложишь, — сказал прокурор, глубоко вдыхая бодрящий воздух.
Рябой кивнул, сел в "Волгу" и задним ходом выехал на дорогу. Прокурор последовал за ним на "Чайке". Едва они скрылись из виду, как Аркадий подошел к даче, но она была явно снабжена сигнализацией от непрошеных гостей, и он спустился к берегу и поскреб колоду. Под розовой пылью, оставшейся от недавней рубки, он обнаружил пылинки золота. Голодкинский ларь, решил он. В его прошлый приезд ларь был спрятан в сарайчике — вот почему его увлекли кормить гусей. Потом ларь раскололи в щепки на этом пне. "Интересно, — подумал Аркадий, — за один раз они его сожгли, или в печку все не влезло?" Он подошел к поленнице, ударом ноги развалил ее и увидел тонкие щепки со следами позолоты.
— Поглядите, Кервилл, — сказал он, услышав у себя за спиной шаги. — Вот остатки голодкинского сундука.
— Похоже на то, — произнес незнакомый голос.
Аркадий обернулся. Перед ним стоял рябой, целясь в него из того же пистолета, что тогда в метро.
— Перчатку забыл, — объяснил рябой.
Над его плечом мелькнул тяжелый кулак и выбил у него пистолет.
Кервилл оттаскивает рябого к дереву и начинает его избивать, не слушая возражений Аркадия, что его следует допросить. Останавливается Кервилл, только убив рябого. Вместе с Аркадием они оттаскивают труп в сарай. В кармане у него Аркадий находит удостоверение КГБ и узнает, что фамилия его была Иванов. Пистолет и удостоверение он забирает с собой. По дороге в Москву Кервилл рассказывает ему про Джимми. С большой горечью. Сначала Джимми подумывал стать священником, но не простым, а, как выразился Кервилл, обязательно мессией. Но для католика это невозможно. В Америке же мессий и так полным-полно, а вот Россия — "целина для мессий", и Джимми намеревался вывезти кого-нибудь тайно из СССР, устроить пресс-конференцию в аэропорту, предстать этаким христианским спасителем. У него уже был план; обменяться паспортами с каким-нибудь польским или чешским студентом (на обоих языках он говорил очень хорошо) и получить въездную визу. Трудность была только в том, как выехать. В США у него — не без содействия Уильяма — были крупные неприятности. "Он связался в Нью-Йорке с еврейскими юнцами, которые дают прикурить русским: поначалу были демонстрации или машины краской обрызгивали, потом — перешли на бомбы". Уильям служил в "Красном отряде" — особых полицейских силах; "они раньше за радикалами следили, а теперь переключились на этих евреев и подсунули им партию бракованных детонаторов". Джимми тайно закупил для них партию оружия. "Но я ему жизнь спас. Он должен был помогать им делать бомбы. Утром я пришел к нему и сказал, чтобы он никуда не ходил.
Аркадий заезжает к Андрееву рассказать о судьбе головы, звонит Мише на работу, домой, но не дозванивается. Позвонив Лебедю, узнает, что тот нашел дом, где скрывалась убитая троица, а также женщину, которая каждый день продавала им свежую курицу и рыбу. Аркадий везет Кервилла в Люблино, где находится этот дом. На обратном пути они заходят "в кафе в рабочем районе". Кервилл берет бутылку водки и, пьянея, предается сентиментальным воспоминаниям о детстве Джимми. Аркадий возвращается домой к Ирине.
15
Ночью Аркадий звонит Якутскому в Усть-Кут и спрашивает, чем питаются соболи. В ответ он слышит, что соболи, как норки, едят кур и рыбу, а затем осведомляется, не было ли в их зверосовхозах случаев похищения живых соболей.
— Нет, ни разу.
— И никаких странных происшествий в зверосовхозах?
— Ничего такого. В январе в одном был пожар — в огне погибло пять-шесть соболей. Убыток, правда, большой: соболи были баргузинские, самые дорогостоящие.
— А вскрытие не производилось? Чтобы установить, те ли это соболи, как они погибли и когда?
— Ну, такое только вам в Москве может в голову взбрести!
Аркадий выходит из дому и из автомата звонит Лебедю и Андрееву, готовя психологическую атаку на Ирину. Одновременно он размышляет, что заявлять на Ямского, не имея прямых улик, бесполезно. К тому же из-за Кервилла он оказался замешан в убийстве сотрудника КГБ. И еще он думает, что потеряет Ирину, но зато спасет ей жизнь. За завтраком он пытается добиться от Ирины сведений об Осборне, но она снова наотрез отказывается отвечать.
— Ну и что, пусть я даже ошибаюсь. Если Валерия в безопасности, я подведу человека, который ей помог. Если же она мертва, то мертва. Этого уже не изменишь.
— Пошли! — сказал Аркадий. — Ты слишком легко говоришь о смерти. Я покажу тебе трупы.
По дороге в Институт этнографии Аркадий заезжает к Людину и берет у него туго набитый "мешок с вещественными доказательствами" и еще один, пустой. Андреева они не застают, но Аркадий захватывает с собой "круглую, перевязанную шпагатом шляпную коробку из розового картона".
Вид восстановленных голов за стеклами шкафов производит на Ирину тягостное впечатление. Оттуда они едут в Люблино, в ту часть, где еще не началось строительство современных домов: "низенькие деревянные лачужки, покосившиеся плетни, козы, привязанные к колышкам, женщины в свитерах и сапогах, с кипами белья, обветшалая церковь, одноногий калека, стягивающий кепку"… По ухабистой дороге они подъезжают к домику на отшибе "с грязными занавесками на двух пыльных окнах, проржавевшей крышей, нужником и железным сараем на заднем дворе". Аркадий забирает из машины мешок с картонной коробкой и достает извлеченные из простреленной сумки три кольца с одинаковыми ключами. Он отворяет дверь.
Прежде чем войти, Аркадий надел резиновые перчатки и щелкнул выключателем. Зажглась единственная лампочка над столом. На них пахнуло запахом плесени и острой звериной вонью. Печурка на металлическом листе, засыпанном золой. Три колченогих стула у ветхого стола. На буфете заплесневелый кусок сыра и лопнувшая бутылка, в которой замерзло молоко. На стене — фотография Марлона Брандо и множество репродукций икон, вырванных из книг. В углу — банки из-под краски и лака, кисти, шила… И три матросских сундучка. В первом Аркадий, кроме одежды, обнаружил несколько Библий, во втором — баночку с золотым песком и старый наган с патронами, третий содержал всякую косметику, заграничные духи и фотографии Валерии, главным образом с Костей Бородиным.