Парк свиданий. Большая книга весенних романов о любви ...
Шрифт:
Елена Усачева. Счастье понарошку
1. Мы наш, мы новый мир построим
Щелк, щелк, щелк. Мышка под пальцами покорно проваливается, покатая пластиковая спинка удобно устроилась в ладони. Клавиатура, пробел – хлоп, хлоп. И не глядя на мышку – щелк. Фотографию удаляем. Неудачная.
Пробел, еще пробел. Стоп. Эту надо отправить Юльке.
Вода в реке Катунь ледяная, но Олег все равно пошел купаться. С разбегу. Сильно оттолкнулся, изящной дугой прошел по воздуху.
Лошади тоже есть. Белая, с обрезанными ушами – Волга. Ее сразу дали Маше, а ему достался Черемыш. Высокий гнедой мерин, красновато-коричневый, с темными гривой и хвостом. Он умел улыбаться. Если подойти близко и ласково сказать: «Черемыш, хорошая лошадь» – мерин разворачивал в ее сторону уши, тряс мордой. И улыбался. А подходила Маша часто, потому что на Черемыше сидел Олег. Он надел черную ковбойскую шляпу, черную кожаную куртку, черные брюки. Для окончательного превращения в техасского рейнджера ему не хватало ковбойских сапог со шпорами. На нем были черные кирзовые сапоги. И это опять же было клево.
Клево, клево… Словечко-то какое! От него заразилась.
Олег Хабаров.
Олег.
Сам представился. Подошел, улыбнулся и с легким поклоном произнес:
– Олег.
Маша не помнит, ответила или нет. Потому что ее имя было неважным рядом с ним.
Село называлось Барангол. Узкая полоска земли между высоким боком хребта Гарлат и шумной Катунью. На берегу база «Царская охота». Здесь все с шиком, с размахом, даже медведь в клетке сидел. И мост через Катунь у них был собственный. Олег появился вечером в столовой. Посмотрел направо, посмотрел налево и сразу направился к их столику. Наверное, в этот момент зазвенели колокольчики и стало светлее. Вряд ли родители это заметили. Обсуждали планы на жизнь – сплав, конная прогулка, на машине до Чекетаманского перевала, однодневный поход в горы…
И тут возник Олег. Первые несколько дней Маша не могла сказать, какой он. Сказать «красивый» – это значит с кем-то сравнить. А он был сам по себе и никакими критериями не оценивался. Волосы темные-темные, порой становящиеся совершенно черными глаза. Он почти всегда улыбался, поэтому описать лицо было невозможно. Какое оно? С разбежавшимися морщинками от улыбки.
– Какой он? – стонала в телефон Юлька Мазурова.
Какой? Клевый!
Когда родители сказали, что купили путевку на Алтай, Маша удивилась. Все нормальные люди летом едут на море, где тепло, пальмы и песок. А ее родичей несет в резко континентальный климат, где по ночам снег и иней на листьях, а днем удушающая жара. Где если идет дождь – так это не веселенький ливень средней полосы, а тяжелый суровый поток, сносящий все на своем пути. Где рек много, но они холодные, а горизонт охраняют снеговые пики гор. Подруга Юлька тащила ее покупать купальник, а Маша заходила в отдел курток, пыталась отыскать шерстяные носки. Летом их было не найти. И тут – как в награду за терпение, за согласие на все – Олег.
– Ты
– Я с отцом, – спокойно ответил Олег. – Он уехал на Укок. Я его здесь жду.
– Сколько же тебе лет? – не отставала мама.
– Восемнадцать.
– Маша! – тихо позвала мама.
Наверное, у нее было очень глупое выражение лица. Мама не выдержала и пнула ее ногой под столом.
– Чего? – Голос оказался неожиданно хриплым.
Мама покачала головой.
– А мне пятнадцать, – выпалила Маша. – Мы все время здесь будем. А ты когда уезжаешь?
– Через две недели.
Захотелось завыть, упасть на пол и забиться в истерике. Она с родителями уезжает раньше.
– А ты вообще откуда? – вступил в разговор папа.
Кажется, Маша перестала дышать. И жить. Потому что если он сейчас скажет, что из Нижнего Новгорода, Воркуты или Кемерово, то она срочно переедет туда.
– Час на электричке от Москвы.
– Здорово! – выдохнула Маша, заставив всех в столовой оглянуться. Неужели она это сказала слишком громко? – А мы из Москвы.
– Я так и подумал.
Мама недовольно подняла брови. Папа хмыкнул. За один вечер они продемонстрировали весь свой арсенал по недовольству. Разве что ругаться в голос не принялись.
Ругань началась вечером.
– Ему восемнадцать! – воскликнула мама, как только они вошли в свой номер.
– Ну и что? – Маше не терпелось упасть на кровать, спрятать лицо в подушку и помечтать.
– Как что? Восемнадцать!
– Не драматизируй, – попытался остановить бурю папа. – Парень просто подошел познакомиться. Ему две недели одному здесь куковать.
– Вот именно – одному! – бушевала мама. – Маня, будь с ним осторожна.
– Хороший интеллигентный мальчик, учится на филолога. Что тебе в нем не понравилось?
– Все! – Мама ушла в ванную комнату. Хлынула в раковину вода. – Почему он не поехал с отцом? Почему остался? – Она снова стояла на пороге. В руке полотенце, треплет его.
– Он же сказал, что не любит спать в палатке и петь песни около костра.
– Но он согласился с нами поехать на лошадях!
– Один день, чтобы вечером вернуться.
– Он мне не нравится! – Хлопнула дверь. Щелкнул замок. Вода зашумела яростней.
А как он нравился Маше! Подушка об этом узнала первая.
Пока не перекинула фотки на компьютер и не засмотрела их «до дыр», пыталась представить Олега, и все видела не его, а свое настроение. Оно разливалось в воздухе нежными красками. Оно даже имело запах, но не имело конкретного лица. В самолете закрывала глаза, надеясь хоть на мгновение увидеть – не получалось. Только это странное щемящее чувство в груди – Олег.
Потом были бесконечные фотографии, и вспоминала уже по ним. Вот здесь она его сфотографировала в профиль. Олег пытается улыбнуться, но она кричит, чтобы он был серьезным. На коне, вполоборота, широкие поля шляпы затеняют глаза, и они становятся дьявольскими. Сидит на высоком камне – получился силуэт на фоне белесого неба. Ангел. Вот-вот улетит. Есть и Маша. Их группа идет конной цепочкой. На ней бирюзовая кофта и синяя выцветшая кепка. Папа позвал ее, Маша обернулась. В кадре – она, Олег и каменистая тропа. А Черемыш в этот момент, конечно же, улыбался.