Партизаны в Бихаче
Шрифт:
— Ха-ха-ха! Погляди-ка, дядюшка, вокруг-то одни щелкуны собрались, знай себе щелкают орешки, только хруст стоит! А ведь в селе все надо мной смеялись!
— Ей-богу, прав мой Джураица, орехи — это лучший подарок! — признал Николетина.
— Почему это он твой? — возмутился дядя. — Это мой Джураица, а твой пускай вон репейник жует!
— А твой тогда пусть ест то, про что и говорить противно, — загудел Бурсач. — Пускай вон козьи орешки грызет.
Джураица с отвращением плюнул и закричал:
— Осадите назад оба и спасибо
— Ну-ну, молодец, парень, этого я от тебя и ждал! — воскликнул Николетина. — Теперь ты и вправду наш! Верно я говорю, братья — партизаны, пулеметчики и гранатометчики?
— Верно! — закричали все разом.
— Единогласно! Значит, он наш? — снова спросил Николетина.
— Единогласно!
— Ну вот, парень, твои боевые товарищи объявили тебя совершеннолетним! — торжественно провозгласил Николетина. — Раньше только я один знал, что ты герой, а теперь это все знают! Поздравляю!
Все стали обнимать и поздравлять юношу. Подошел и дядя, поцеловал в лоб, а потом повернулся к Николетине:
— Значит, мне больше нельзя его драть как сидорову козу?
— Ни в коем случае.
— А ему можно за орехами лазить, как раньше?
— Дак ведь это… как тебе сказать… Если кто-нибудь увидит, что он забрался на самую верхушку какого-нибудь ореха, пускай говорят, что он наблюдатель и следит за передвижением неприятеля.
— Ага, значит, опять орехам туго придется.
Лиян вдруг подскочил, будто его оса укусила, и подлетел к длинному дяде Джураицы.
— Давай, дядя, угощай как положено. Племянник-то у тебя совершеннолетним стал! Его теперь даже женить можно, правда, он заправским гранатометчиком сделался, и ему теперь небось милее во вражеские доты гранаты швырять, чем с молодой женой обниматься-миловаться.
— А что ж ты думаешь, и угощу! — весело закричал дядюшка, доставая свою зеленую бутыль. — Тут еще найдется по глоточку для вас с тобой, а молодежь пускай лучше орехи щелкает.
— Это верно, молодым пить не следует, — согласился повар, осторожно обеими руками принимая бутылку, словно противотанковую гранату с выдернутой чекой.
Когда наши старики осушили бутылку с ракией, долговязый дядя тряхнул пустой сумкой, поболтал пустой бутылкой и, убедившись, что в сумке не гремят орехи, а в бутылке не булькает ракия, обвел всех партизан взглядом и сказал:
— Ну так что же, я наших товарищей и героев угостил как полагается. Вон и сумка и бутылка пусты.
— Спасибо тебе, отец, от имени всех моих пулеметчиков и гранатометчиков, — поблагодарил его Николетина.
Старый крестьянин снова заглянул к себе в сумку и, лукаво прищурившись, продолжил:
— Эхе-хе, теперь, как вернусь в деревню, все на меня насядут: «А ну-ка покажи, чем тебя одарила наша геройская армия?» — «Да с чего это она должна меня одаривать, люди добрые?» «Как это с чего! — закричат они. — Если ты им при своей бедности мог собрать полную сумку и наполнить бутыль, могут и они тебя чем-нибудь да наградить, раз такой большой город взяли!»
— Нет, вы только поглядите на этого старого лиса! — закричал Черный Гаврило.
— Да, да, ребятушки мои, — продолжал дядя, — на носу и седьмое ноября, годовщина Великой Октябрьской революции, и если уж вы в честь нее такой город освободите, наверное, и старого крестьянина чем-нибудь да порадуете.
Второй номер Бурсача Йовица Еж, с раскосыми глазами, тощий, всегда чем-то озабоченный крестьянский парень, молча сидел в углу. Он был до того неприметен, что надо было по меньшей мере раза три внимательно оглядеть всех присутствовавших, чтобы заметить его среди остальных. Он слушал долговязого дядю Джураицы и озабоченно моргал глазами. Но когда тот упомянул про Великую Октябрьскую революцию, Йовица от изумления проглотил один орех вместе со скорлупой и спросил, выпучив глаза:
— Да ты, старик, откуда про Октябрьскую революцию то знаешь?
— Да уж знаю, приходили и в нашу деревню товарищи, рассказывали, — хитро подмигнув, ответил тот. — Все слыхали, и я тоже. Если уж у меня племянник гранатометчик, надо и самому разными знаниями вооружаться.
— Вот как! Ну и хитер же ты, старик! — снова подал голос Черный Гаврило, словно загудел боевой барабан.
Николетина махнул рукой и обратился к Лияну:
— Давай, товарищ паникер, найди ему что-нибудь. Поглядите вон в том доме, из которого мы вчера выбили усташей, там, наверное, остались какие-нибудь башмаки или еще какая сносная обувка.
— Пошли, товарищ начальник, — стал торопить Лияна крестьянин.
А тот и доволен, что его при всех называют начальником, строго нахмурился и скомандовал:
— За мной бегом, марш!
17
Сопровождаемые связным Второй краинской, мы со Скендером спускались к Бихачу, то и дело опасливо поглядывая на небо: не летят ли вражеские самолеты — наши главные недруги. Нам, собственно, не позволили идти на передний край, сказав, что мы нужны для других целей в ближнем тылу, а мы как-то и не особенно настаивали. Однако самолет противника, если уж он прилетит, везде тебя достанет. Поливает, подлец, огнем и тылы, как будто там лучшие бойцы собрались.
— Когда я товарищу Косте сказал, что вы со мной пойдете, он приказал не водить вас туда, где опасно. «Лучше всего отвести их в штаб бригады», — трещал впереди нас связной, паренек с Козары с угловатой фамилией Злоеутро. — Мы должны беречь вас, народных поэтов, потому что вы будете писать нашу историю, когда мы освободим всю страну.
— Точно, так оно и будет, — отвечаю я. — Смотри только, чтобы нам на усташеский пулемет не напороться, а то — пиши пропало — некому тогда будет писать историю.