Парус плаваний и воспоминаний
Шрифт:
О значении Паустовского уже написаны книги на многих языках — и что же в этом удивительного! Всегда радостно думать и говорить о человеке, которому хочешь верить. А Паустовский не раз подтверждал, что ему верить можно, как он сам верил своей совести.
Но что же сказать о Паустовском прежде всего? Как сказать о нем короче всего и вернее всего? Думаю, вопрос не тщетный, если ты готов говорить о любви к самому Паустовскому, к художнику, всегда п прежде всего озабоченному художественным выражением собственной душевной верности народу и его интеллигенции.
Конечно, страшно смотреть на то, как легкий и храбрый кораблик идет
Паустовский был прав, когда воскликнул: «Не напрасно занесло сюда это суденышко». Вся картина боя была бы без него беднее.
Есть морские обычаи, одинаковые для всех морей, широт и флотов. К ним принадлежит капитанский час — время, когда капитаны кораблей, находящихся в плавании в том или ином районе, вступают в переговоры между собой. Говорят обо всем: о минувшем шторме, о запасах топлива, о событиях на корабле, о своих семейных делах.
В дальних водах, у Курильских островов однажды случился капитанский час особого рода. Об этом и расскажу.
Накануне я спорил с моим приятелем. Он никак не соглашался со мною, что всему морскому не чужда романтика. Он ворчал:
— Какая тута (конечно, это он нарочно говорил так: тута), ну какая тута романтика. Романтика — это фантазерство, а море — реальность, и оно не любит фантазеров, разных там фантастов и фантомасов, море не любит чужих. Посуди сам: вот у рыбаков трал идет пустой, и пусть сейчас над ним летит чайка или пламенеет закат, все равно рыбак будет кусать локти. Это молодые едут за туманом, а нам, старикам, нужно семью поднять — не до романтики. Слезы? Слезы я видел. Я видел, как рыбаки плачут слезами, когда подымешь трал или невод, а он вдруг прорвался, и рыба вывалилась, а чтобы над книжкой плакали, ей-богу, я этого не видел. Ну, вот, правда, моего сына, Ваську, случалось, не оторвешь от книжки, уткнется, трет глаза пальцем.
Свою длинную тираду штурман вдруг прерывает, как говорится, на самом интересном месте, молчит.
Я спрашиваю:
— Так что же за книжка такая — интересно?
— Паустовского, — ответил штурман и вдруг задумался.
И что сказать, видимо, задумался не зря. Капитанский час — море разговаривает с берегом, корабль с кораблем… Но есть же и литературный час — это когда с сердцем разговаривает сердце.
Вот это п случилось.
Известие о его смерти пришло на судно по радио. Мы были далеко в океане. И как всегда — печально-осеняющая весть быстро разнеслась по судну, но я, чем-то занятый в своей каюте, еще не знал об этом, когда ко мне постучались.
За дверью стоял штурман-антиромантик.
— Один?
Уже в этом, обращенном ко мне вопросе было что-то неожиданное и тревожное. Штурман пристально посмотрел на меня:
— Еще не знаешь?
— Ну, в чем дело, говори!
— Умер Паустовский.
Штурман знал от меня, что Константину Георгиевичу плохо — он очень болен, знал он еще, что сын его читает книги Паустовского… Что еще мог знать о Паустовском этот моряк? Но он пришел ко мне с готовым предложением, одобренным капитаном: капитанский час сегодня будет отменен, вместо капитанского, если я согласен, будет объявлен час литературный, посвященный памяти Паустовского.
К
Здесь, у Курильских островов и состоялся литературный час на судне, населенном рыбаками и туристами, и эта встреча посвящалась Паустовскому.
Время объявили по судовой трансляции, а просторная каюта, обращенная в этот час к закату, уже заполнилась.
Право сказать прощальное слово над гробом товарища, старшего друга, печальное и тяжкое право. Легче душе, когда мысль о человеке, с которым расстаешься, ясна и свободна. Не надо было искать слова и мне о горестном значении утраты.
Легко было говорить о добре и доброте, о чести и мужестве, столь нужных, необходимых для нас. Как много он делал для защиты чести и справедливости, а «эстетика — это прежде всего честность».
Был с нами еще один человек, который тоже хотел сказать, что думает о Паустовском. Он хорошо сказал.
— Все мы, современники Паустовского, — сказал он, — стали свидетелями трагического и великого превращения. На наших глазах писатель перешел от своей короткой творческой жизни к жизни долговременной, присущей тем, кого принято помнить всегда. Над могилой Паустовского прибьют табличку с цифрами — датами его рождения и смерти. Между этими двумя знаками будет черточка. Вот эта черточка и заставляет нас задуматься. Она, а не цифры. Есть главное — есть жизнь, о которой мы говорим. В черточке, отметившей жизнь писателя и заключено: кем он был, кем будет.
А кем он был? Кем будет?
Паустовский был ласков к человеку. Это очень верно. Несомненно, доброта, ласковая рука водили им, то есть, хочу я сказать, доброта водила его рукой и ради этого он писал. Ему постоянно нужно было выражать душевную свою потребность в ласке и в добре, благодарность природе, самой жизни. Все трогало его, как ребенка. Он всегда сохранял это драгоценное свойство и всегда старался продлить детство в других. Художник — он хотел научить других признать прелесть морей, рек и лесов, небо в полдень и на закате, звезду полей и успокоительную нежность женского лица и прикосновения, печаль осенней листвы, потому что осенняя печаль расширяет душу…
В последние годы мы встречались редко. И он при этих встречах казался мне каким-то иным, не таким, каким был прежде в годы узнавания.
Однажды он сказал:
— До сих пор я писал о том, как я жил. Теперь я хотел бы писать о том, как я хотел жить.
Уже не было для этого ни времени, ни сил.
А можно догадаться, что он хотел бы чаще видеть вокруг себя счастливых людей…
Так рассказали мы о Паустовском рыбакам и романтикам-туристам. Люди слушали внимательно, на глазах у женщины блеснули слезы, и что мне особенно приятно сказать — я видел, как мой приятель штурман искоса поглядывает на эти слезы — строго и смущенно.
Думаю, это хорошо, что в океане на корабле, населенном романтиками-туристами и рыбаками, следующими в районы своего промысла, далеко в океане состоялся литературный час, посвященный памяти Паустовского, и хорошо, что для него было отведено как раз то время, когда море разговаривает с землей, судно с судном.
«Будьте верны музе далеких странствий, — писал Паустовский, — и путешествуйте в меру своих сил и свободного времени. Потому что каждое путешествие — это проникновение в область значительного и прекрасного».