Паруса в океане
Шрифт:
На пристани толпились финикиянки — молодые и старые. И у каждой в руках по дорогому стеклянному флакону, в которые они будут собирать свои слезы — таков старый ханаанский обычай. И когда мореходы вернутся из дальнего плавания, им прежде всего покажут наполненные слезами флаконы как свидетельство женской любви и верности.
У трапа триремы громко зарыдала женщина в окружении доброй дюжины чумазых детей. Пожилой, крепко сбитый матрос неловко обнимал их всех, потом вспылил, грозно прикрикнул, и женщина замолчала, глотая слезы.
Чей-то малыш взобрался на палубу галеры и громко звал отца.
Повар Фага, увешанный корзинами, горшками, свертками из пальмовых и банановых листьев, смело ступил на раскачивающийся трап, но не удержался и с шумом свалился в воду. Брызги окатили стоявших на краю причала. Несмотря на серьезность момента, грянул дружный хохот.
Фага уцепился за протянутую руку Эреда и перевалил через борт, мокрый, сердитый.
— Почему не отчаливаем?
— Твое брюхо ждали, — ответил ему старшина гребцов Рутуб.
Корабельный повар тотчас исчез: боялся рутубовской зловещей ухмылки.
Меред была грустна. Ее египетские, как у Исиды, искрящиеся таинственной силой глаза по-очереди останавливались на каждом.
— Мекал, мальчик, подойди к борту, попрощайся же с ней, — мягко сказала она.
Юный мореход, робкий и стыдливый, словно юноша из легенды о пареньке с таким же именем, покраснел от смущения, но все же подошел к самому борту. Плачущая черноволосая финикиянка, юная, как и он, через силу улыбнулась ему.
Басовито прозвучал сигнальный рог.
— Вот и все, — тихо сказала Меред.
— Прощай, госпожа, — с чувством произнес бородатый Саркатр и, склонившись, поцеловал край ее шелкового покрывала.
К Меред подходили все и прощались как с давно знакомым дорогими человеком. У Астарта сжалось сердце. "Как он может оставить ее одну среди чуждых ей хананеев?.." Рутуб, Астарим, Абибал, Мекал… — все поцеловали край ее одежды.
Меред сама подошла к мрачному тирянину:
— Я буду молиться за вас обоих…
На триреме Альбатроса уже убирали сходни. Меред прильнула к груди мужа. Странно было видеть ее плачущей. Мореходы хмурились и отводили взоры.
— Я буду тебя ждать хоть всю жизнь, — сказал женщина, вглядываясь в его лицо, будто стараясь запомнить, — боги отняли у нас счастье, но лишить нас друг друга…
— Вот увидишь, судьба и боги будут к нам благосклонны, — мягко произнес Агенор.
Он сам помог Меред сойти на причал.
— Отча-аливай! — прозвучало с флагмана.
Корабли оттолкнулись шестами, гибкие тонкие весла вспороли волну.
— Что бы ни случилось, буду ждать! — крикнула юная финикиянка.
— Сагути!
— Фага, радость моя…
Корабли подняли паруса.
У самого края причала долго была видна неподвижная фигурка в белом. Ветер бросал на нее брызги с весел проходивших мимо кораблей.
— Ей здесь будет не сладко, — произнес Астарт, он стоял за спиной Агенора.
— Я велел ей перебраться в Навктратис, — не оборачиваясь, — ответил кормчий, — греки Египта не так нетерпимы к чужому цвету кожи и к чужим богам.
36. Красное море
— Это море похоже на большое корыто, — рассказывал кормчий, — если на юге прилив, то на севере отлив, а здесь, в самом центре, — ни прилива, ни отлива.
Астарт и Агенор сидели на площадке кормчего, изнывая от духоты. Воздух был неподвижен, и небо подернулось кровавой дымкой. Пустынный берег по правому борту терялся в багровом мареве. Воздух был до того непрозрачен, что близкие горы едва угадывались. Берег был извилист, прибрежные воды богаты отмелями и рифами, поэтому кормчий то и дело командовал:
— Лево! Еще левей. Теперь круто вправо…
Двое мускулистых бородачей послушно ворочали громадными рулевыми веслами. Бортовые весла мерно вздымались и опускались, отчего бирема походила на гигантскую сороконожку с тонкими гнущимися лапками. Гребцы обливались потом и шумно, разом, дышали, подчиняясь ритму барабана старшины Рутуба.
Астарт только что сменился и теперь отдыхал, положив на колени натруженные руки. Он греб в паре с Эредом. Непривычная для обоих работа, которую обычно на купеческих судах предоставляют невольниками, изнуряла своей монотонностью.
— Вон видишь остов корабля? — Агенор указал на груду досок и кораллового песка среди водной глади. — Пираты наскочили на риф, и все погибли от жажды. Крабы начисто обглодали их тела, и там сейчас сотни две скелетов. Наше море — кладбище мореходов и кораблей. Боги лишили эти берега воды, поэтому здесь царствует смерть. Но люди умудряются жить. Скоро увидишь несколько гаваней с сабейскими парусниками. Сабеи не бросают торговли с нубийским племенами, хотя золото царства Куш давно, говорят, иссякло. Воду жители гаваней привозят с гор и наживаются, продавая мореходам на вес золота.
Астарт разглядывал тоскливые берега, задавленные зноем, резкие зонтичные акации, багровое марево, обложившее горизонт.
— Когда фараон начал работы по восстановлению канала царицы Хатшепсут, [4] сабеи продали Египту много тысяч чернокожих невольников. У сабеев не хватало судов перевезти их, и хананеи им здорово помогли. Сейчас сабейские купцы — самые богатые на Красном море, и Аден в их руках… Но с каналом ничего не вышло: оракул объявил фараону, что он строит его для варвара. А фараон Нехо называл варваром вавилонского царя Навуходоносора. Строительство прекратили, хотя к тому времени на работах уже умерло сто двадцать тысяч рабов и египтян, были затрачены огромные средства…
4
Канал царицы Хатшепсут предвосхищал идею Суэцкого канала, соединял один из рукавов Нила с Красным морем