Парящий дракон. Том 2

"Лирический", "призрачный" – такими словами можно было описать тот беспорядок и хаос, которые царили в реальном мире. Этот разлад действовал на людей самыми разнообразными способами, и некоторые из них были удивительно приятные. Театр ужасов, расположившийся в подвале заброшенного дома на Пур-Фокс-роад, могли видеть лишь три человека. Остальные, фигурально выражаясь, закрывали глаза, и странные пляшущие видения развлекали и успокаивали их. Отто Брюкнер предвидел, что через восемь недель после аварии на "Вудвилл Солвент" Хэмпстед и округ Патчин будут извиваться в объятиях его изобретения, ужасы вроде тех, что таились в подвале дома

Бейтса Крелла, хлынут на улицу, но, конечно, ему и в голову не могло прийти, что этот ужас найдет себе родную душу в лице бывшего колониста по имени Гидеон Винтер. Отто хорошо знал, на что способно его разумное облако, – и этого было достаточно, чтобы отправиться в другой мир, лучший, чем этот. Но у людей Хэмпстеда не было его дара предвидения, они понятия не имели, что уже перешли Рубикон, – все они, включая и наших четырех друзей, лишь понимали, что становится все труднее отделить реальное от воображаемого. То, что вместе видели Пэтси и Табби, то, что видели Ричард, Пэтси и Грем, когда пытались спасти Табби из цепких объятий зеркала, они воспринимали, не пытаясь объяснить, – какими бы странными ни казались эти события.

Десмонд О'Хара, прилетевший из Австралии на похороны сыновей, ощутил это в тот момент, когда он проснулся и обнаружил, что в постели нет жены. Он обыскал весь дом, испугавшись, что и она отправилась в полночь на Грейвсенд-бич. Он сам не мог понять, как, будучи настолько взволнованным, он снова заснул и проспал до середины следующего дня; ему снилось, что Микки разговаривает с ним, спрашивает о ценах на опалы в Губер-Педи, посмеивается над ним.

Когда в полночь он проснулся, абсолютно не ориентируясь в том, что же происходит, ему показалось, что он все еще слышит голос жены. Сумасшествие, подумал он, и все-таки решил обойти дом, чтобы проверить, не вернулась ли она; проходя через столовую, он увидел, что она смотрит на него из большого длинного зеркала.

Но было ли это "лирическим"? Было ли это "призрачным"? Десмонда О'Хара, все еще пошатывающегося после длинного перелета из Австралии и состоявшейся восемью часами позже церемонии похорон сыновей, появление в зеркале собственной жены скорее привело к мысли, что он больше никогда ее не увидит. Ее фигура абсолютно ясно вырисовывалась на поверхности зеркала – она глядела на него изнутри, опершись на обратную сторону зеркальной рамы.

Белели цветы, которые она поставила на стол, темную поверхность обоев позади них прорезали белые полосы – все было совершенно знакомым в том, зазеркальном, мире: широкое лицо Микки смотрело на него, словно лицо, замерзшее под прозрачным льдом реки. Ужас, охвативший жену, казалось, заставил ее улыбаться. Когда он включил свет, она пропала.

И похоже, что подобное происходило со многими людьми.

Сами того не зная, они уже были в чреве кита.

Внешне город оставался тем же старым милым Хэмпстедом: большие особняки, акры уютных лужаек. Но, приглядевшись, вы бы заметили, что многие дома брошены, что окна глядят на улицы пустыми темными глазами и что многие зеленые лужайки перед домами превратились в заросшие дикой травой луга. Люди старались не выходить на улицу после наступления темноты, и потому они не видели полыхающих вокруг города пожаров. Они могли бы услышать громкие голоса детей, поджигавших покинутые дома, но люди оглохли.

Крики? Вопли? Когда, прошлой ночью? Мы совершенно ничего не слышали. Конечно, мы были очень заняты – мы упаковывали вещи в эти последние несколько дней, так что засыпали очень крепко, еле хватало сил, чтобы добраться до постели, а потом приснился такой смешной сон…

Если они были здравомыслящими людьми, то закрывали уши, глохли и продолжали собираться. Если они видели мужчин, ссорящихся посреди Мэйн-стрит, хорошо одетых мужчин, поставивших на асфальт дипломаты, чтобы заняться кровавой дракой, – они просто пожимали плечами и спешили домой. Они откладывали происшедшее в памяти на потом: разве по всей Америке сейчас не гуляет волна жестокости?

Вот только вчера на шоу Фила Донахью… Да, мир – сумасшедшее местечко, все это знают… Если они были в здравом уме, они бормотали все это себе под нос, продолжали укладываться и надеялись, что вопли на улице, похожие на вой волков, собак или визг свиней, постепенно затихнут, удаляясь в другой квартал.

Иногда по ночам Пэтси и Табби слышали голоса этих так называемых нормальных людей.

"Мы уверены, что нам удастся вместить много вещей в этот старый фургон, мы подумываем отвезти детей повидаться с мальчиком Джона: в конце концов, у них всех один отец, и все мы – одна семья…"

"Нет, я не видел старую миссис Эллис, смешно, я несколько дней даже не вспоминал про нее, а ведь мы привыкли здороваться по утрам…"

"Человек, замотанный в бинты, говорите?.."

"Сгорел? Дом Эллисов? Не могу поверить, что не заметила этого: я прохожу мимо этого дома дважды в день. Видимо, задумалась о делах, завтра утром мы отправляемся на Кайова-айленд…"

Под этим ложным спокойствием скрывалась безумная, дикая тревога, совершенно ненормальная, которая требовала бежать бежать бежать отсюда, не слушать никого, только БЕЖАТЬ БЕЖАТЬ БЕЖАТЬ БЕЖАТЬ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЭТО ПРОИЗОЙДЕТ…

Пэтси и Табби слышали и это тоже; ко второй неделе июля они заметили на улице несколько человек с блестящей, поврежденной кожей. А однажды Пэтси услышала на улице вопли: "Прокаженные! Прокаженные!" – и увидела, что дети бросают камни в забинтованного человека, который пытается спрятаться от них. Ни Пэтси, ни Табби не были уверены в том, что поступают здраво, но они не могли бежать, они не могли бросить здесь все, они должны принять то, что выпадет на их долю.

Табби не мог видеть, как их жизнь становится похожей на худшие дни во Флориде. Кларк пил начиная с полудня, и Табби часто приходилось кормить его практически насильно. Он ненавидел это – кричать на отца, стучать над плитой кастрюлями в полуискусственной ярости. Иногда Кларк в ответ кричал на него, иногда гордо вставал и уходил из-за стола, но чаще всего он, как ребенок, наклонял голову и ел то, что Табби ему приготовил. Если при этом присутствовала Беркли Вудхауз, она пробовала еду, посмеивалась над ними обоими и тут же возвращалась к телевизору. Телевизор и постель – пожалуй, ничто больше не интересовало подругу отца. К концу дня помада на ее губах расплывалась и красные полосы спускались вниз, к подбородку.

Табби старался, чтобы Пэтси не заходила в дом: он был не против, если Грем увидит Беркли и отца в конце дня, но если бы их увидела Пэтси, то его бы это унизило.

Табби не хотел всматриваться в мерцающую даль, в глубине которой отец собирался окончательно убить себя. Во Флориде Кларк по крайней мере должен был искать работу, быть в форме; там он носил чистые рубашки и менял нижнее белье, но теперь, когда его поддерживали деньги отца, он впал в какое-то оцепенение, словно ящерица на солнечном склоне; Табби казалось, что если он принюхается к ладоням отца, к старым майкам, то ощутит запах спирта – настолько алкоголь пропитал все его существо. Как-то вечером, глядя, как отец запихивает в рот очередной кусок картошки, Табби вдруг заметил, что над головой отца появился какой-то смутный свет, небольшое светящееся пятно, которое двигалось вместе с ним. Беркли шумно возилась с кубиками льда, так что он не мог спросить ее, но Табби решил, что, видимо, поглощенный отцом алкоголь материализовался. Откуда-то взявшаяся муха закружилась и уселась на руку Кларка. Кларк посмотрел на нее словно на какую-то экзотическую птицу, резко поднял руку и с силой хлопнул по столу. Муха перелетела на голову Кларка, а на поверхности стола, вернее, на кромке столешницы образовалось пятно крови, которая словно просочилась из дерева. Табби завороженно глядел на него: кровь перекатывалась под кулаком отца, как подсолнечное масло. Лишь на секунду – эта была та самая "призрачность", которая заставила бедного Табби затрястись – он увидел под кулаком хорошенькое личико Беркли, с ужасом выглядывавшее из кровавой лужицы. Табби резко повернулся – она все еще стояла около мойки и колола лед, между губами зажат ее "Тарейтон", одно бедро чуть приподнято, чтобы с большей силой нажимать на замерзшую глыбу; слышался хруст льда, разбиваемого о кухонную раковину. Все это было реальным, а ужасное застывшее лицо, возникшее на поверхности стола в луже крови, было только видением. Когда Табби вновь взглянул на отца, странное пятно над его головой уже растворилось в воздухе, как серый кот, которого описывал Ричард. Табби вернулся к несвязному разговору с Кларком и вновь услышал стук льда по раковине; он боялся, что шум в ушах оглушит его. Золотой браслет на запястье Беркли казался красным.

Дес О'Хара, который не понимал, как произошло, что он потерял всех своих близких, и который намного меньше, чем Табби, понимал, почему так случилось, взял бутылку деламаньянского коньяка и девятого июля, в среду, в шесть тридцать утра зашел в гараж. Он залез в машину, включил двигатель, сделал погромче радио. Дес О'Хара пил коньяк, слушал Скотта Гамильтона, исполняющего на саксофоне нежную композицию "Я бы сделал для тебя все", а в это время выхлопные газы уносили его жизнь. Он был в чреве кита, и он знал об этом и больше не мог этого вынести.