Пассаж в Пассаже
Шрифт:
Семен Семеныч. Непременно-с. И тотчас же явлюсь к вам на дом с отчетом.
Тимофей Семеныч. Супруга-то... одна теперь? Поди скучает?
Семен Семеныч. Вы бы навестили, Тимофей Семеныч. Как была бы рада. Утешили бы...
Тимофей Семеныч. Навещу-с, я еще давеча подумал, да и случай теперь удобный. (Покачав головой.) И зачем его дергало смотреть этого крокодила!
Семен Семеныч. Да он сам, может, и не пошел бы, кабы Елена Ивановна не надоумила.
Тимофей Семеныч. Вот и надоумила на свою голову.
Семен Семеныч. И его, бедного, навестили бы, Тимофей Семеныч!
Тимофей Семеныч. И его навещу-с.
Семен Семеныч (поднимается). Нет-с, я к узнику. Надо его порадовать вашим согласием принять посильное участие.
Тимофей Семеныч (вздохнув). Да-с, вот теперь и к узнику!.. Э-эх, легкомыслие! Вот до чего оно доводит...
Тимофей Семеныч провожает Семена Семеныча. Они прощаются
в дверях.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Пассаж. Крокодильник. Вечер. Внутренность крокодила, в
котором просвечивается Иван Матвеич. Семен Семеныч, стоя
вблизи ящика с распухшим туловищем крокодила, обращаясь
к Ивану Матвеичу, заканчивает свой рассказ о посещении
им Тимофея Семеныча. Сам крокодил время от времени
приоткрывает то один, то другой глаз, как бы реагируя на
то, что в нем и вокруг него происходит...
Семен Семеныч. Сперва, как я уже говорил, он и слушать не захотел, я, говорит, не начальство, мое дело - сторона, а как я ему все во всех подробностях изложил да еще твой карточный долг ему отдал, так подобрел старик и обещался помочь. Только я, говорит, неофициально, как частное лицо, в виде справки...
Иван Матвеич (как бы из-под кровати, заглушенным голосом). Ты ему семь рублей отдал?
Семен Семеныч. Отдал. Из своих.
Иван Матвеич. Сочтемся. Прибавки оклада жду всенепременно, ибо кому же и прибавлять, как не мне? Польза теперь от меня бесконечная. А что касается точки зрения Тимофея Семеныча на мое положение, то я скажу тебе, что старик прав! Люблю практических людей и не терплю сладких мямлей! Готов, однако, сознаться, что и твоя идея насчет командировки не совершенно нелепа. Действительно, многое могу сообщить отсюда и в научном и в нравственном отношении. Но теперь все это принимает новый и неожиданный вид.
Семен Семеныч (плохо соображая). О чем ты говоришь?
Иван Матвеич. Говорю о том, что не стоит хлопотать из одного только жалованья. Слушай внимательно!
Семен Семеныч (упавшим голосом). Я слушаю тебя, Иван Матвеич. Слушаю.
Иван Матвеич. Ты сидишь? Сидишь, я тебя спрашиваю?
Семен Семеныч. Нет, стою.
Иван Матвеич (повелительно). Садись на что-нибудь, ну хоть на пол, только пододвинься поближе и слушай внимательно все, что я буду тебе говорить. Сел?
Семен Семеныч. Нет еще.
Берет стул и в сердцах, устанавливая его в
непосредственной близости от ящика, стукает им об пол.
Иван Матвеич. Что ты там стучишь?
Семен Семеныч. Ничего я не стучу. Просто стул взял.
Иван Матвеич. Теперь ты сидишь?
Семен Семеныч. Теперь сижу.
Иван Матвеич. Хорошо меня слышишь?
Семен Семеныч (со злобой). Хорошо. Можешь не кричать, я не глухой.
Иван Матвеич. Итак, слушай меня внимательно.
Семен Семеныч. Да говори же наконец, мучитель мой!
Иван Матвеич. Не сердись. Дело со мной принимает самый удивительный поворот. Публики сегодня приходило целая бездна. К вечеру не хватило места. В восемь часов, то есть ранее обыкновенного, хозяин нашел даже нужным запереть магазин и прекратить представление, чтобы сосчитать привлеченные деньги, то бишь выручку. Он теперь за вход полный целковый берет.
Семен Семеныч. Обнаглел баварец! Он мне заявил, когда сюда, к тебе, впускал!
– Публикум будет рубль платиль, а ви один четвертак, ви добры друк вашего добры друк, а я люблю добры друк!..
– И взял с меня четвертак.
Иван Матвеич. Мог бы с тебя и не брать, раз он через меня такой доход теперь имеет. Да не в этом, брат, дело!
Семен Семеныч. А в чем?
Иван Матвеич. Предполагаю, что завтра здесь соберется целая ярмарка. Таким образом, надо думать, что все образованнейшие люди столицы, дамы высшего света, иноземные посланники, юристы и прочие здесь перебывают за самый короткий срок. Мало того: станут наезжать из многосторонних провинций нашей обширной и любопытной империи.
Семен Семеныч. Тебе-то, друг мой, какой толк от этих наездов и посещений?
Иван Матвеич. А в том толк, что я отныне у всех на виду, и хоть спрятанный, но первенствую! А раз так, я у всех буду пробуждать нездоровый интерес. Проявляя ко мне этот интерес, который будет по мере распространения обо мне самых разнообразных слухов расти, люди будут интересоваться не только моим физическим состоянием во чреве крокодила, но и моими суждениями на всякие темы, моими мыслями.
Семен Семеныч. Дальше-то что?
Иван Матвеич. Наученный опытом, представляю из себя пример величия и смирения перед судьбой. Стану поучать праздную толпу. Буду, так сказать, кафедрой, с которой начну поучать человечество! Даже одни-единственные сведения, которые могу сообщить об обитаемом мною чудовище, - драгоценны. И потому не только не ропщу на давешний случай, но твердо надеюсь на блистательнейшую из карьер. Несомненно, изобрету что-нибудь оригинальное, чего доселе не мог за недосугом по службе и в пошлых развлечениях света. Но к делу. Как жена? Как моя "милая нелепость"?
Семен Семеныч (кривя душой). Скорбит и плачет. Ночь не спала - капли принимала, пасьянсом утешалась. Вздыхает по тебе бедняжка.
Иван Матвеич. Имею на нее особые виды. Если я буду знаменит здесь, то я хочу, чтобы она была знаменита там.
Семен Семеныч (в полном смятении). Что ты имеешь в виду, Иван Матвеич? Ты, в твоем безвыходном положении?!
Иван Матвеич. Вот оно-то как раз и открывает передо мной все горизонты.
Семен Семеныч. О каких горизонтах ты говоришь?
Иван Матвеич. Ученые, поэты, государственные мужи после беседы со мной в этом крокодильнике будут посещать по вечерам салоны Елены Ивановны, моей законной супруги. С будущей недели у нее обязательно должны начаться приемы. А так как прием должен ограничиваться одним чаем и двумя нанятыми лакеями, то тут и разговору быть не может. И здесь и там будут говорить обо мне. Давно, ох как давно жаждал я случая, чтобы все заговорили обо мне, но не мог достигнуть этого, скованный малым значением в обществе и недостаточным чином. Теперь же все это достигнуто каким-нибудь самым обыкновенным глотком крокодила.