Пассажир “Полярной лилии”
Шрифт:
— А вы сами?
— За два часа до отхода я со спины видел человека в сером пальто, и третий помощник сказал мне, что это Эриксен. Но у того было достаточно времени покинуть «Полярную лилию».
— Зачем? Проезд он оплатил, багаж его был на борту…
— Вот именно — зачем? И таких «зачем» немало.
— Докуда он взял билет?
— До Ставангера.
Капитан снова подошел к двери и хмуро спросил лоцмана:
— Люки задраены?
Тот указал ему на горизонте подозрительно светлое серо-аквамариновое пятнышко.
— Но вы ведь проверили их паспорта, — продолжал Петерсен, вернувшись назад.
Инспектор тоже забеспокоился — нет, он, конечно, не предвидел шторм, но усиливающаяся качка рождала в нем смутную тревогу.
— Вопрос о паспортах лучше не поднимать, — возразил он. — Отличить фальшивый от подлинного почти невозможно. Во всех больших городах, особенно портовых, вроде Гамбурга, существуют лавочки, где вас снабдят любыми удостоверениями личности, подчас даже подлинными: их либо крадут у владельцев, либо при помощи тайных связей добывают в официальных учреждениях.
— Значит, Зильберманом…
— Может оказаться кто угодно: Эриксен, Вринс, Эвйен, Шутрингер, Петер Крулль.
— Эвйена исключите: я знаю его восемь лет.
— Остаются четверо.
— Долой Эриксена: даю голову на отсечение, его никогда не существовало.
— Для чего тогда Катя Шторм и ваш третий помощник упорно пытаются внушить, что он здесь, на пароходе?
— А для чего мешок из-под угля? — в тон ему подхватил Петерсен. — А кража? А почему в саквояже Вринса, который мог бы приискать хоть сотню тайников ненадежней, найдено только сорок тысяч?
Первый вал взметнулся над форштевнем и разбился о бак. Тем не менее инспектор попытался изобразить улыбку.
— Надеюсь, это не шторм?
— Еще нет.
— Что же вы посоветуете делать?
— Не взглянуть ли вам на пожитки Петера Крулля?
— Это в самом низу?
— Да. Его койка слева от машинного отделения.
Старший механик вас проводит.
Температура падала с такой удручающей быстротой, что, выйдя из рубки, капитан дважды обмотал шарфом шею.
Перегнувшись через поручни, он разглядел четырех матросов, забиравших люки под брезент. Пароход обогнул какой-то островок, и ветер внезапно навалился на него прямо с траверза. «Полярная лилия» сильно рыскнула, и, сломав крепежные рымы, тяжелый комнатный ледник, который не успели дополнительно принайтовать, покатился по палубе на лет вый борт.
Одного из матросов чуть не задавило. На мгновение все опешили, а тут судно легло на правый борт, и махина размером два на два метра, сделанная из тяжелых дубовых досок да еще выложенная изнутри свинцом, угрожающе поползла в обратном направлении.
Петерсен кубарем скатился с мостика, схватил трос и вместе с четырьмя матросами бросился в погоню за ледником. Когда им уже почти удалось остановить его, он вдруг вырвался, налетел на ванту, перевалился через борт и исчез в волнах. Авария прошла бы незамеченной, если бы с носа не донесся отчаянный вопль.
Лопнув от удара, ванта щелкнула, как бич, хлестнула лапландца, все еще сидевшего на кабестане, и сломала ему лопатку.
Несчастный не заметил аварии и, не понимая, что случилось, совершенно обезумел.
— В каюту его! Живо!.. Позовите Эвйена.
— В Киркинесе нет врача, и Беллу Эвйену частенько случалось оказывать первую помощь пострадавшим рабочим.
Судно шло по узкому проливу между двумя островами. Волна была низкая, но в нескольких кабельтовых простиралось открытое море, где вздымались головокружительно высокие валы.
К Петерсену бежал старший помощник, проснувшийся от грохота на палубе.
— Займитесь раненым… Я — на мостик.
Вринс не шелохнулся. Прижавшись спиной к крашенной эмалью штурманской рубке, он смотрел вперед. Фуражку с него сдуло, белокурые волосы упали на лоб.
Он щурился, чтобы его не слепила ледяная пыль, которую нес с собой ветер.
— Что же это творится? — проворчал капитан, глядя на компас.
Снова одно к одному, как в Гамбурге! Сперва ледник, потом лапландец.
Мало того! Лампочка подсветки компасной картушки вдруг начала меркнуть. Нить ее стала красноватой, потом коричневой и, наконец, потухла.
Петерсен посмотрел вниз и убедился, что такая же история со всеми лампами. Ореол света, обычно окружавший пароход, исчез.
— Малый ход! Шестьдесят оборотов, пока не выяснится…
Выяснилось скоро. В рубку влетел старший помощник.
— Аккумуляторы сели. Видимо, где-то закоротило.
— А динамо?
— Стармех уже там, но говорит — неисправны.
Петерсен спустился в салон, где стюард зажег обе подвесные масляные лампы.
В темном углу одиноко сидела Катя. Она обхватила голову руками и не поднимала глаз.
— Где лапландец? — спросил капитан у стюарда.
— В первой каюте на правом борту. С ним господин Эвйен.
Петерсен отправился туда и еще метров за двадцать услышал вопли.
Эвйен, закатав рукава, умелыми, как у хирурга, движениями длинных белых пальцев ощупывал плечо пострадавшего.
— Что-нибудь серьезное?
— Перелом лопатки. Могу сделать только одно — шинировать спину с помощью доски. Придется отправить в больницу. Когда будем в Тромсё?
— К полуночи.
— У вас нет морфия?
Петерсен вздрогнул, не сразу сообразил — почему, подозрительно взглянув на Эвйена и обозлился на себя за то, что невольно сопоставил его с убийцей Мари Барон.
Никогда еще атмосфера на пароходе не была такой тревожной. Масляные лампы тускло освещали коридоры. В каютах горели только свечи.
Голый по пояс лапландец, пестрая одежда которого валялась на полу, истошно вопил, являя собой тем более удручающее зрелище, что при каждом крене беднягу швыряло на переборку и лицо его искажалось от боли.