Патент АВ
Шрифт:
— Не просто так, а в обмен на одну вашу любезность, — поправил его молодой человек.
— Если это только будет в моих возможностях, — сказал Магараф.
— Безусловно в ваших возможностях, — заявил молодой человек так убежденно, что Магараф без лишних слов согласился сесть в поджидавшую их машину.
Спустя некоторое время она остановилась у подъезда очень богатого особняка. Молодой человек сказал:
— Ну вот, мы и приехали, — и повел оробевшего Магарафа по мраморным ступенькам, покрытым таким пушистым ковром, какие можно видеть только во сне.
Он привел его в большой кабинет, который сначала показался Магарафу
— Я его привел, господин Аврелий, — и тогда Магараф заметил в полутемной глубине кабинета на широкой тахте крохотного человечка в темном шелковом халате.
«Девяносто четыре — девяносто пять сантиметров, — тотчас же мысленно определил его рост Томазо Магараф. — Хоть сейчас в цирк».
— Господин Магараф? — спросил человек в халате тонким, но властным голоском, поднялся с тахты и пригласил Магарафа садиться.
Молодой человек, приведший его сюда, остался стоять в почтительной позе у дверей.
— Меня зовут Падреле, Аврелий Падреле. Будем знакомы, — сказал человечек в халате, не подавая, однако, руки. — Неужели вы так здорово выросли?
— С вашего позволения, именно так, — ответил Томазо.
— У вас, кажется, возникла потребность в пяти тысячах кентавров, — продолжал Аврелий Падреле без каких бы то ни было околичностей, — мой секретарь должен был сказать вам, что они могут быть в вашем распоряжении. Он это вам сказал?
— С вашего позволения, именно так, — ответил Томазо, — он мне даже показал чек.
— Он вам сообщил, на каких условиях этот чек будет вам вручен?
— Я счел наиболее подходящим, чтобы об этих условиях ему сообщили вы сами, господин Аврелий, — почтительно сообщил молодой человек. — Господин Магараф выразил сомнение, не фальшивый ли это чек, и я привез его к вам, чтобы он убедился, что имеет дело с богатым человеком.
— С очень богатым человеком, — поправил его Падреле и вдруг, потеряв спокойствие, разразился сердитой тирадой: — Но на что мне мое богатство? Пить вино, запершись у себя в кабинете? Но от вина меня тошнит. Вы скажете: путешествовать? Но еще неизвестно, кто кого будет осматривать, когда я буду разъезжать по разным странам: я — туземцев или туземцы меня. То есть очень даже известно: за мною будут ходить толпы зевак, как за какой-нибудь ученой обезьяной. Где бы я ни появлялся, все на меня глазеют. Я не хочу, чтобы на меня глазели! Я — Аврелий Падреле, я — совладелец фирмы «Братья Падреле и Кш», и я сам хочу наслаждаться зрелищем чужого уродства. И, пожалуйста, не жалейте меня! У меня дрожь проходит по спине, когда меня жалеют. Я сам достаточно богат, чтобы позволить себе иногда пожалеть кого-нибудь. Это именно так, как я говорю, и, пожалуйста, не спорьте! — прокричал он в заключение, хотя никто и не думал с ним спорить.
На минуту в кабинете воцарилась тишина. Падреле немножко успокоился.
— Вам, вероятно, интересно узнать условия, на которых вам будет вручен чек? Пожалуйста! Вы должны мне сообщить, как вы выросли.
— Я затрудняюсь ответить на этот вопрос, — сказал Магараф. — Просто я вдруг стал расти…
— Не валяйте дурака! — снова стал кричать Падреле. — Так, вдруг, это не могло случиться. Я не ребенок, чтобы меня кормили такими сказками! Я прочитал уйму книг по этому вопросу. Не было еще ни одного невысокого человека (он избегал слова «лилипут»), который вырос бы, находясь в зрелом возрасте. Кроме вас, конечно. И если вам действительно нужны эти пять тысяч кентавров, вы мне обязательно скажете, как вы этого добились. Не скажете — сидите в тюрьме!
— Я затрудняюсь ответить вам на этот вопрос, — с расстановкой произнес тогда Томазо Магараф, кивнув на секретаря, и тот моментально выскользнул из кабинета: это был превосходно вышколенный секретарь.
А Томазо Магараф подсел поближе к господину Падреле и спросил очень тихо, чтобы его не могли подслушать из другой комнаты, обещает ли господин Падреле хранить тайну. Падреле поклялся памятью своего отца и памятью своей матери и своим счастьем. Тогда Магараф подумал и потребовал, чтобы Падреле обещал также, что он не будет поднимать никаких историй, если доктор, к которому он его пошлет, откажется помочь ему вырасти.
Падреле снова поклялся, и только тогда Магараф дал ему адрес доктора Попфа и, получив чек на пять тысяч кентавров, ушел.
Падреле, видимо, не любил откладывать дела в долгий ящик. Он вызвал секретаря и приказал приготовить все необходимое для отъезда.
— Только, смотрите, никому ни слова о том, куда я еду и зачем, — сказал он секретарю. — Даже моему брату. Пусть мое возвращение будет для него сюрпризом. Я надеюсь, вы будете настолько благоразумны, чтобы выполнить мою просьбу.
Последняя фраза была сказана тоном, не оставлявшим никакого сомнения, что секретарю придется весьма круто, если он проболтается.
Господин Примо Падреле был в это время на совещании директоров одной компании, о которой мы подробно расскажем несколько позже. Аврелий позвонил брату по телефону, сообщил ему, что уезжает недельки на три в прогулку по океанскому побережью, и пожелал ему здоровья и удач.
Было странно слышать в пискливом голоске младшего Падреле неожиданно теплые нотки. Его злое желтоватое личико вдруг стало ласковым и трогательно-простодушным. Примо Падреле был единственным существом, которое любил этот высокомерный и истерический человек.
— Хорошо, дружок, — нежно сказал ему в ответ Примо Падреле, — поезжай, проветрись. И не жалей денег. Будешь ехать к поезду, загляни проститься.
Меньше чем через час господин Падреле-младший, заехав на несколько минут к брату, отбыл в отдельном вагоне в город Бакбук, навстречу своему счастью.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, о том, как Томазо Магараф убедился, что жить можно
Магараф сказал господину Сууке:
— Вот вам ваши вонючие кентавры! — получил расписку и ушел, не попрощавшись и нарочно не закрыв за собой дверь, чтобы все видели, что ему плевать на такого жадного и несправедливого человека.
Когда Магараф вышел на улицу, ему все же было очень грустно, потому что он не знал, как у него будет с работой, на какие средства он будет жить и на какие деньги купит себе завтра одежду и ботинки. За три дня процесса Томазо основательно вырос, ботинки немилосердно жали, а костюм стал ему до неприличия тесен и короток. Идти в нем наниматься было невозможно.
Но когда Магараф вспомнил, что он уже больше не лилипут, что он такой же, как и все, и даже красивей многих (об этом он сам читал в какой-то газете), жизнь показалась ему прекрасной. Томазо сказал себе: «Эх, была не была!» — и так как ему давно уже пора было поесть, зашел в первый попавшийся ресторанчик, решив с деньгами не считаться и пообедать как следует.