Патриарх Филарет. Тень за троном
Шрифт:
Жолкевский выразил готовность следовать договору с боярами, выступив против Лжедмитрия хоть завтра, если московские полки будут подняты в поход. Гермогена, вместе с Жолкевским опасавшегося столкновений москвичей с поляками, убедил строгий устав, написанный гетманом для предотвращения буйств. Народ удалось успокоить, и в ночь на 21 сентября польско-литовское войско тихо заняло укрепления Москвы. Даже стрельцы, составлявшие обычно ядро всякого сильного возмущения, были польщены обходительностью и щедростью Жолкевского, вскоре завоевавшего даже личное расположение патриарха Гермогена.
С. Жолкевский. Неизвестный художник
Столкновения
Многочисленное московское посольство (со слугами и провожатыми оно насчитывало около 900 человек) прибыло под Смоленск 7 октября 1610 г., 13-го послы были торжественно приняты королем, а 15-го приступили к переговорам с "панами-радцами" (членами королевского совета). Разговоры эти шли впустую: почти сразу стало ясно, что гарантировать крещение сына в православие и отступить от осаждаемого Смоленска Сигизмунд не собирается…
Послы не знали о тайном решении поляков, принятом ещё до начала переговоров, не отпускать Владислава в Москву, тянуть время и добиваться капитуляции Смоленска, а по большому счету — занятия московского престола Сигизмундом. К тому и шло. Поляки и их верные слуги уже хозяйничали в Кремле. Иноземцам была выдана царская казна. 18 тыс. московских стрельцов были высланы в разные города. Народ позволил уничтожить запиравшие московские улицы решётки и спокойно выслушал запрещение россиянам носить оружие. Власть в Кремле захватили сторонники Сигизмунда: боярин М.Г. Салтыков и казначей (из купцов-кожевников) Фёдор Андронов. Гетман Жолкевский, видя нарушение заключённого им договора, окончательно умыл руки и 30 октября прибыл в королевский лагерь под Смоленском, захватив с собой бывшего царя Василия Шуйского с братьями.
Филарет вознегодовал: договор запрещал гетману вывозить из России кого-либо, даже Шуйского с родней. "Ты на том крест целовал, и то сделалось от вас мимо договора, — говорил митрополит Жолкевскому. — Надобно в том бояться Бога!" Филарет видел, что, пока он проводит время в бесплодных богословских дискуссиях с Сапегой, страна разоряется гражданской войной и интервенцией, лишь слегка завуалированной присягой Владиславу.
В ноябре панам надоело носить маски. Они открыто потребовали от послов сдачи Смоленска. Послы логично указали, что они должны добиваться противоположного, — чтобы король вывел из России свои войска. "Вы пришли не с указом, — закричали поляки, — а к указу! Чего хочет король, то и делайте!" Посольство подвергалось притеснениям, но стояло на своём. Филарет был болен, однако твёрдо поддержал позицию Голицына. На совещании в ставке митрополита многие высказывали опасение, как бы не навлечь на себя гнев патриарха, бояр и народа, коли поляки возьмут город силой. "Никакими мерами, — заявил на это Филарет, — нельзя учинить того, чтобы впустить в Смоленск войско Сигизмунда. Если же король возьмёт взятьем город — пусть будет на то воля Божия, а нам собою (но своей воле. — Авт.) и своею слабостью не отдавать города!"
Не желая всё же доводить дело до крайности, митрополит просил у поляков больше времени на выяснение мнения Москвы. Сиё было позволено, тем более что в русской столице правил польский комендант Гонсевский с подручными короля Сигизмунда. Но 21 ноября 1610 г. королевские войска осадили Смоленск, а посольский лагерь окружили караулом. В Москве боярин Салтыков и казначей Андронов обнаглели настолько, что вечером 30 ноября пришли к патриарху с требованием, чтобы он "их и всех православных крестьян благословил крест целовать" Сигизмунду.
Гермоген прогнал наглецов, но наутро о том же просил глава боярского правительства князь Ф.И. Мстиславский. "И патриарх им отказал, что он их и всех православных крестьян королю креста целовать не благословляет. И у них о том с патриархом и брань была, и патриарха хотели за то зарезать. И посылал патриарх по сотням к гостям (богатейшим купцам. — Авт.) и торговым людям, чтобы они (шли) к нему в соборную церковь. И гости, и торговые и всякие люди, придя в соборную церковь, отказали, что им королю креста не целовать. А литовские люди к соборной церкви в те поры приезжали ж на конях и во всей сбруе. И они литовским людям отказали ж, что им королю креста не целовать". Так писали о московских событиях казанцы вятичам в начале января 1611 г., объясняя, почему решили не служить Владиславу. Вскоре Вятка присоединилась к Казани, отписав о том в Пермь [101] .
101
Собрание государственных грамот и договоров. Т. 2. № 224; Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедициею. Т. 2. № 170.
Даже в пылу спора речь в Москве шла не о прямой присяге королю — здесь казанцы преувеличили, — но только о предложении русским послам во главе с Филаретом на переговорах положиться во всём на королевскую волю, а защитникам Смоленска — сдать город Сигизмунду. Когда в начале декабря бояре принесли Гермогену проект таких грамот, патриарх наотрез отказался их подписывать, требуя крещения королевича и вывода иноземных войск из Москвы. "А будет такие грамоты писать, — заявил Гермоген, — что всем вам положиться на королевскую волю и послам о том королю бить челом и класться на его волю — и то ведомое стало дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу. И я таких грамот не только что мою руку приложить — и вам не благословляю писать, но проклинаю, кто такие грамоты учнёт писать!"
Так рассказывает "Новый летописец". Так же восприняли боярские грамоты и в посольстве под Смоленском, к которому они пришли без подписи Гермогена. "Ваши государские верные подданные" (как писали бояре Сигизмунду) напрасно требовали от послов и защитников Смоленска сдаться на королевскую милость, "оставя всякой недоброй совет и упорство".
Смоляне попросту обещали пристрелить того, кто осмелится привозить подобные грамоты. А послы объяснили, что на Руси издавна важнейшие дела не решались без высшего духовенства, место же патриархов — "с государями рядом, так у нас честны патриархи, а до них были митрополиты. Теперь мы стали безгосударны — и патриарх у нас человек начальный, без патриарха теперь о таком великом деле советовать непригоже. Как мы на Москве были, то без патриархова ведома никакого дела бояре не делывали, обо всём с ним советовались, и отпускал нас патриарх вместе с боярами… Потому нам теперь без патриарховых грамот по одним боярским нельзя делать, — объясняли послы, вспомнив вдруг о призывах Гермогена обратиться ко "всей земле". — Надобно теперь делать по общему совету всех людей. Не одним боярам — всем государь надобен, и дело нынешнее — общее всех людей, такого дела у нас на Москве не бывало!" Митрополит Филарет усугубил картину, объявив, что кого патриарх "свяжет словом — того не только царь, сам Бог не разрешит!" [102]
102
Соловьёв С.М. История России… Кн. IV. С. 609–611,613.
С этого времени послы фактически превратились в узников. Только сопротивление, которое встречали королевские войска, заставляло панов время от времени возобновлять переговоры. Большая часть участников посольства, согласившихся (кто взаправду, кто хитростью) способствовать планам Сигизмунда, была отпущена в Москву. С Филаретом и Голицыным обсуждался один вопрос — о сдаче Смоленска. Томясь от бездействии, энергичный В.В. Голицын в январе 1611 г. предложил компромиссный план, рассчитанный на то, что в польском стане далеко не все одобряли королевские завоевания. Коли Сигизмунд, говорил князь Василий Васильевич, согласится отказаться от целования креста на его имя, — пусть смоляне впустят в город польский гарнизон. Человек, скажем, сто.
— Хорошо, — сказал Филарет, — по во избежание осложнений пусть поляков будет не более тридцати! — В конце концов митрополит согласился на сотню, поскольку все остальные участники посольства одобрили план Голицына. Отказался от присяги на своё имя и король. Но, когда 27 января зашла речь о численности польского гарнизона, паны потребовали впустить тысячу или, по меньшей мере, восемьсот человек.
Призадумавшись, Филарет согласился на 50–60 человек. Паны закричали, что он бесчестит королевское имя. Послы поклялись, что более 100 человек не впустят, — да и то делают на свою ответственность, в угоду Сигизмунду. В таких рассуждениях, перемежаемых перебранками, шли недели.