Патриот
Шрифт:
Шкафчик лязгает; пальцы застёгивают пуговицы на манжетах. Хасанов заступает на рабочее место и начинает ополаскивать стаканы; от галстука-бабочки зудит шея, он трогает его указательным пальцем. Гудит машинка для льда, гудит кофе-машина, гудит холодильник, всё это сливается в равномерный сонный гул. Мимо пробегает Босс, нервно поправляет Хасанову галстук и уносится дальше, давать распоряжения поварам. На кухне шумит вода, и оттуда доносятся первые запахи.
На самом деле отец у неё клерк в Киото, а в России она потому, что нестерпимо влюблена в Европу, но до Европы так и не доехала. Осела с матерью и братом в Самаре, вышла замуж за русского. Ислам пару раз его видел, когда тот привозил Сонг на работу на своём форде. Дима. Мировой парень.
Очень неплохо, кстати, она говорит по-русски и по-английски. У Сонг, что называется, предрасположенность к языкам.
Впереди маячит спина Джина, охранника и брата Босса, и Ислам в который уже раз думает, что, чтобы попасть в зал, мафиози придётся пройти через него. И это немного возвращает Хасанова с небес на землю. Не, не пройдут. Он, в отличие от сестры, считает себя китайцем. Очень молчалив – Ислам за всё время вряд ли слышал от него больше двадцати слов. И все не то на китайском, не то на японском: по-русски Джин не говорит совсем. На вопросы предпочитает неопределённо качать головой. Или водить руками в воздухе, и каждый жест в зависимости от контекста может означать одно или другое. «Китайская грамота», – как однажды назвал его Миша.
Задача Джина – встречать гостей у входа, неизменный вежливый полупоклон стал визитной карточкой заведения. Когда люди хотят чего-то, чего нет в соседних барах, они идут «смотреть на китайца».
Миша не выносит молчаливых или непонятных людей, хотя сам как раз такой и есть. В смысле – молчаливый. Уставит злой взгляд исподлобья и давит выражением лица, манерой стоять слишком близко. Заинтересовавший его человек обычно не знает, куда деваться от такого общения. Исламу приходилось не раз вырывать из лап друга таких бедолаг.
– Славный всё-таки малый, – говорит потом Мишаня, потирая пузо. – Классно поговорили. Ток чё он жался, я так и не понял.
Для него поговорить, даже так, – всё равно, что для нас хорошо поесть. Ислам-то – давно уже приевшееся блюдо…
Однажды Миша зашёл к Исламу на работу «выпить пивка за счёт заведеньица». И мимо Джина пройти просто не смог.
Кричит через весь зал Исламу:
– Слушай, а чё этот лакей первый раз поклонился, так я вышел, зашёл, а он уже не кланяется? – и снова пристаёт: – Эй, Северная Корея! Симпатичный у тебя, говорю, пиджачок.
Джин стоит прямо, взгляд в пространство. Скулы, казалось, режут воздух, как горячий нож масло.
– Кунг-фу знаешь?
Миша отступает на два шага, расставляет ноги, пытается изобразить стойку. Получается неуклюже, как будто раскорячили пластилинового человечка.
– Знаешь, да?
Хохочет, хлопая себя по бокам.
– Кунг-фу зашибись. Фильмы с Джеки Чаном – настоящий огонь, веришь, нет? А, он же с твоей родины. Земеля, наверное, да?
Хасанов вздыхает. Хорошо, что Босса рядом нет. Ей бы долго пришлось объяснять, что этот проблемный большой человек – вовсе не проблемный. Говорит:
– Оставь Джина в покое и иди сюда.
– Ну, бывай, товарищ Мао, – хлопает Джина по плечу и вперевалочку идёт к стойке. Столы дрожат на своих тонких, как у оленят, ножках и шарахаются в разные стороны.
– Наверное, хороший он человек, – одобрительно ворчит. – Кланяется, понимаешь… Джеки Чана, прикинь, знает. Мой любимый актёр…
К семи часам начинают подтягиваться первые посетители.
Зал небольшой, весь насквозь стеклянный, будто аквариум. Свет такой, будто вокруг всё и впрямь заполнено водой, движения медлительны и размыты. С десяток столиков, длинная и слегка изогнутая барная стойка похожа на плавник акулы. За спиной – батареи бутылок на трёх уступах, этикетки подсвечены белым светом, настолько холодным, что из него можно наколоть льда.
Просят сделать маргариту. По тому, что заказывает человек, можно понять… да можно понять, в принципе, всё. Компания девушек берёт воздушные коктейли с дольками апельсина. Одинокая дама в красном берёт морс, в высоком запотевшем стакане он возвышается перед ней, словно столбик термометра. Отражается в глазах струйками ртути.
Дама неприязненно и придирчиво косится на своё отражение в бутылках, на поверхности под локтями. Оглядывается и видит ещё с десяток своих отражений. Всё здесь создано для того, чтобы отражать свет.
Ислам ощущает на себе пытливый взгляд.
– Скажите…
– Да? – он наклоняется через стойку. – Огоньку?
В руках у неё незажжённая сигарета.
– Нет-нет. Ещё рано. Я пока не хочу.
Ей тридцать. Можно было бы назвать красивой, если бы не ледяное выражение на лице. А так – просто эффектная. Даже чересчур эффектная. Таким вслед мужчины оборачиваются, но ни одному не хватает смелости подойти и познакомиться.
Ислам ждёт. А она словно и не собирается ничего говорить. Вращает бокал, оставляя на стенках следы от пальцев.
Справа просят пива, и Ислам исполняет заказ, стараясь не удаляться далеко от незнакомки. Погружена в свои мысли – и столбик термометра в глазах растёт. Вернее падает, потому как лицо становится всё холоднее и холоднее, удаляясь от мира. Того и гляди, на ресницах появится иней.
– Скажите, – вдруг повторяет она, и взгляд возвращается на него. – Вы, должно быть, не местный?
– Не местный, – соглашается Ислам. – Из Уфы.
– Должно быть, учитесь в университете?
Скучает. Бокал вертится в руках, и красные блики водят вокруг хороводы. Кого-то ждёт. Или не ждёт – чёрт её разберёт на самом деле. Ногти у неё тоже красные – краска на самых кончиках облупилась и выглядит неряшливо.
Ислам не успел ответить. Она уже задаёт другой вопрос:
– Хорошо у вас там? В Уфе.
– Ну, – уклончиво отвечает Ислам. – Есть неплохие бары.
Нет, не улыбается. Да и слишком слабый это таран, чтобы разбить намёрзший лёд. Ислам думает, интересно, когда она в последний раз танцевала? Наверно, в детстве. Или в институте, на выпускном вечере. Такие женщины не танцуют. В кафе и барах, в клубах они обычно сидят, закинув ногу за ногу, окутанные сигаретным дымом.
– И что, – спрашивает, – самолёты туда ночью летают?