Патрология. Период Древней Церкви. С хрестоматией
Шрифт:
17.3.1. Грани экклезиологии святого Киприана: святое наследие и ошибка
Экклезиологическая традиция, заложенная Тертуллианом, находит у святого Киприана свое продолжение и развитие (и приводит к совершенно иным духовным результатам). В основании этой традиции (вполне в духе западной тенденции богословского мышления с ее стремлением к акцентуации единства) лежит мысль о принципиальном единстве Церкви – та мысль, которая значительно позднее, уже в богословии XX–XXI веков, приведет к догматическому пониманию Церкви как конкретного соборно-ипостасного образа бытия, обладающего определенностью своих ипостасных границ, заключающих в себе все пределы, весь состав природы человека, а равно – точно и адекватно выражаемых через этот
Вместе с тем ригоризм, присущий Тертуллиану и заложенный в общей идее радикального водораздела между Церковью и миром, в конечном счете обернулся в богословии святого Киприана недопустимым схематизмом – проблемой фактического и радикального отождествления Церкви и всего ее достояния.
До определенной точки эта мысль может почитаться правильной; в этом смысле замечательны рассуждения святого Киприана о покаянии, церковном общении, Евхаристии и страданиях за Христа, обращающие наше внимание не столько на природу самого достояния Церкви, сколько на опасность реального «выпадения» человека из церковных пределов. Без достояния церковного человек пребывает вне Церкви – такова мысль святого Киприана, ценная и важная для нас и для всей истории общецерковного процесса с точки зрения экклезиологии.
Однако в том случае, когда святой Киприан подходит к означенной формуле с другого конца (как бы переворачивая ее), формулируя ее следующим образом: «Вне Церкви человек лишен и всякого церковного достояния», он вступает в противоречие с общецерковным взглядом на этот вопрос. В рамках именно такой парадигмы святой Киприан развивает свое богословие Таинств, признание которых за пределами Церкви оказывается, согласно его взгляду, совершенно невозможно. Именно эта идея святого не будет принята Церковью; уже при его жизни она подвергнется жесткой критике (римским епископом Стефаном), которая будет подтверждена последующими и ближайшими поколениями святых и с особой ясностью сформулирована бл. Августином Иппонским в следующей мысли: Все достояние Церкви может пребывать вне Церкви и даже служить ей – пребывать каким-то особым, несовершенным, отличным от Церковного бытия образом.
«Все можно иметь вне Церкви, кроме спасения. Можно иметь таинства <…> Евангелие <…> веру в Отца и Сына и Святого Духа, и проповедовать ее, но нигде, кроме Церкви, нельзя обрести спасения» (блаж. Августин Иппонский. Толкование на Символ веры. Гл. 10).
Спустя почти двести лет, столкнувшись с далекими «духовными» потомками расколоучителей эпохи святого Киприана, бл. Августин окажется в иной ситуации – ситуации осмысления проблемы бедного человека, не только (а зачастую и не столько) в силу собственной злой воли, но в силу жизненных обстоятельств оказавшегося за границами Церкви Христовой с тем багажом христианства, который возможно использовать для возвращения в Церковь.
Примечательно, что парадигма мышления святого Киприана «Где Церковь, там и таинства», интерпретированная и трансформированная в формулу «Где Церковь, там и таинства = где таинства, там и Церковь», в богословии 1-й половины XX века, когда встанет так называемый вопрос о границах Церкви, будет главенствовать в позициях абсолютно всех участников этой полемики, независимо от их богословских выводов, порой противоположных друг другу. Этой проблемы мы коснемся подробнее в томе III нашей «Патрологии».
17.3.2. Достояние Церкви: жизнь во Христе
Практика жизни, когда на глазах свщмч. Киприана от Церкви отпадали многие ее члены, побудила святого к богословию о самой Церкви. Первым произведением, в котором ярко проступает экклезиологическая позиция святого, стал богословский трактат «О падших», обращенный к конкретным людям.
Различным образом можно отпасть от Церкви, – говорит святой Киприан: отпадают от нее как нераскаявшиеся отступники от Христа, так и возгордившиеся и противопоставившие себя власти епископа исповедники; отпадение возможно, образно выражаясь, и справа, и слева – но результат оказывается один. Вне Церкви нет ее достояния, равно как и отторгаясь от церковного достояния, человек отторгает себя от Церкви – даже страдания за Христа не принадлежат тем, кто вне Церкви, кто противопоставил себя ее соборной полноте, выражаемой в частности в водительстве епископа!
Таковым, чуждым Церкви, оказывается суррогат истинного покаяния – обращение отпадших ко Христу без покаянной дисциплины, мера которой должна быть соразмерна мере падения, без добрых дел, наконец, без совершения покаяния как таинства Церкви, без воли епископа, определяющего характер покаянной епитимьи павшему в каждом конкретном случае.
«Да хотя бы ты нарядилась в заграничные одежды и шелковые платья, – ты нага <…> без украшения Христова ты безобразна. Убирающая свои волосы, перестань, по крайней мере, делать это теперь – в скорбях! <…> Но ты, несчастная, утратила свою душу; умерши духовно, пережила здесь самое себя и, ходя, носишь свой труп! <…> Это и есть большее преступление – согрешить и не каяться!» (О падших, п. 16. Хрестоматия, с. 505);
«Пусть никто себя не обманывает, пусть никто не обольщает себя. Один только Господь помиловать может; Он только один может даровать отпущение грехов, против Него соделанных» (О падших, п. 11. Хрестоматия, с. 501);
«Умоляю вас, возлюбленнейшие братья! Пусть каждый исповедует свой грех, пока согрешивший находится еще в этом мире, пока исповедь его может быть принята, пока удовлетворение и отпущение, при посредстве священников, угодно Господу» (О падших, п. 16. Хрестоматия, с. 505);
«Глубокую рану надобно врачевать прилежно и долго. Покаяние не должно быть менее преступления» (О падших, п. 18. Хрестоматия, с. 508).
Таковым, пребывающим совершенно вне Церкви, оказываются долженствующие следовать за покаянием следующей ступенью церковного единства (сравн. с богословием св. Игнатия Антиохийского) и мир, любовь, общение (кинония) христиан, которыми обольщают возгордившиеся исповедники падших и которыми, соответственно, обольщаются нераскаянные и не принятые в общение епископом падшие. Такой мир есть ложный мир, подобно тому, как и исповедничество гордых есть не что иное как ложное исповедничество. Ложный мир оказывается сомнительным достоянием как принимающих его падших, так и подающих его «исповедников»; он оказывается грехом, большим даже, чем само предательство падших.
«Некоторые <…> по безрассудству своему допускают неосмотрительных к общению, дают им недействительный и ложный мир, пагубный для дающих и нисколько не полезный для принимающих» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);
«Считают миром то, что некоторые в лживых словах предлагают им как мир. Нет – это не мир, но брань. Для чего неправду называть благодеянием? Для чего нечестию придавать название благочестия? Для чего нечестию придавать название благочестия? Для чего, воспрепятствовав покаянному рыданию, притворно вступать в общение с теми, которые постоянно должны рыдать и умолять своего Господа? Для падших это то же, что град для плодов, буря для дерев, моровая язва для стад, ураган для кораблей. Отнимают утешение вечной награды, вырывают с корнем дерево, гибельной речью неприметно увлекают к смертельной заразе, направляют корабль на подводные скалы, чтобы он не вошел в пристань. Не приносит мира это потворство, но уничтожает; не дает оно общения, но служит препятствием к спасению» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);