Патруль
Шрифт:
АМУ—111 выкладывался до конца. Пиркс им гордился. В маленькой кабине ничто не дрогнуло даже при скачке на полную мощность — вибрации ни следа. Тяга шла точно по оси, шлифовка дюз идеальная, реактор тянул как зверь.
Светлячок приближался — но теперь очень медленно. Он уже был в двух километрах, когда Пиркс принялся лихорадочно размышлять.
Уж очень странно все это выглядело. Светлячок не принадлежал никакому земному кораблю. Космические пираты? Просто смешно. Их нет и в помине, да и что им делать в секторе, который еще более пуст, чем старая бочка? Светлячок двигался очень быстро, свободно менял скорость, разгонялся и тормозил одинаково резко. Когда хотел — убегал от ракеты, а теперь понемногу позволял себя догонять. И это не нравилось Пирксу
И конечно, сразу же мелькнула мысль о крючке.
«Ну, погоди у меня», — подумал Пиркс и внезапно так тормознул, будто перед ним выскочил по меньшей мере астероид, хотя радар был по-прежнему пуст, а на экранах ничего не менялось. Он инстинктивно втянул голову в плечи и плотно прижал подбородок к груди, чувствуя, как автомат стремительно наполняет комбинезон дополнительной порцией сжатого кислорода, чтобы ослабить шок торможения, — и все же на какое-то время его сознание помутилось.
Стрелка гравиметра прыгнула на минус 7, завибрировала и медленно сползла на минус 4. АМУ—111 сразу сбросил почти треть скорости — он делал теперь 145 километров в секунду.
А где светлячок? Уж не пропал ли? — встревожился Пиркс. Нет, вот он. Но далековато. По оптическому дальномеру — в 240 километрах. АМУ пролетал больше за две секунды. Значит, сразу же после его маневра светлячок резко сбавил скорость!
Вот тогда-то — позже он сам удивлялся, что только тогда, — ему пришло в голову, что это, должно быть, и есть то загадочное нечто, которое встретили Томас и Уилмер.
До этой минуты он вообще не думал об опасности. А теперь вдруг его охватил страх. Впрочем, совсем ненадолго. Конечно, такого просто не может быть, — ну, а если это все-таки огни чужого, инопланетного корабля? Пятнышко явно к нему приближалось, снижало скорость, теперь оно было уже в 60—50—30 километрах, он сам чуть прибавил и поразился тому, как моментально оно выросло, — оно висело у него на носу, в двух километрах, было опять совсем рядом!
Еще в одном кармашке кресла лежал бинокль — ночной, двадцатичетырехкратный; использовали его очень редко: если, скажем, радар отказал, а надо подойти к планетному спутнику с теневой стороны. Но теперь бинокль очень помог. При таком увеличении он видел пятнышко все равно что в неполных ста метрах: это был небольшой диск, меньше, чем видимая с Земли Луна, белый как молоко, но молоко разбавленное. По диску проплывали вертикальные полоски потемнений. Когда пятнышко наползало на звезды, те исчезали не сразу, а чуть погодя, словно самый краешек диска был несколько более разрежен и прозрачен, чем середина.
Но вокруг молочного пятнышка ничто не заслоняло звезд. При таком увеличении он разглядел бы ракету величиной со шкаф. Но там ничего не было. Никакой ракеты. Это не был чей-то позиционный или выхлопной огонь. Наверняка нет.
Просто — обособленный, белый, летающий светлячок.
Можно было с ума сойти.
Ему страшно захотелось выстрелить в молочное пятнышко. Это не так уже просто — на АМУ—111 нет никакого оружия. Уставом не предусмотрено его применение. В кабине имелось лишь два объекта, пригодных для выстреливания: он сам и шар-зонд. Патрульные ракеты устроены так, что пилот может катапультироваться в герметической капсуле с помощью ленточного выбрасывателя. Делается это лишь в крайнем случае, и, конечно, катапультировавшись, обратно вернуться уже нельзя. Значит, оставался шар-зонд. Это очень простое устройство — резиновый тонкостенный баллон, пустой, свернутый так плотно, что похож на копье, с алюминиевым покрытием, чтобы лучше был виден. Не всегда можно доверять показаниям аэродинамометра, и если надо узнать, вошел ли корабль в атмосферу и нет ли разреженного газа прямо по курсу, то пилот выстреливает зонд, а тот, надувшись автоматически, мчится, чуть обгоняя ракету. Он виден как светлое пятнышко даже в пяти-шести километрах. Попадая в газовую среду, пусть очень разреженную, шар от трения разогревается и лопается; значит, пора начинать торможение.
Пиркс попытался нацелить нос ракеты точно в маленький мглистый диск. Вместо радара он воспользовался оптическим визиром. Попасть в столь малый предмет почти с двухкилометровой дистанции необычайно трудно. Он все же попробовал, — но оказалось, что светлячок не желает становиться мишенью. Едва лишь Пиркс, осторожно маневрируя рулевыми дюзами, начинал перемещать нос АМУ, как маленький диск спокойно уходил чуть в сторону и снова мчался впереди — в центре левого звездного экрана. Диск выполнил этот маневр четырежды, всякий раз немного быстрей, словно все лучше разбирался в намерениях Пиркса. Он не желал, чтобы нос АМУ был нацелен точно в него, и летел с незначительным боковым отклонением.
Это было невероятно. Чтобы с расстояния в два километра заметить микроскопическое движение носа ракеты, надо располагать каким-то гигантским телескопом — которого не было и следа. Тем не менее диск выполнял маневр уклонения с опозданием максимум в полсекунды.
Его тревога росла. Он уже сделал все возможное, чтобы опознать этот необыкновенный летающий объект, но не продвинулся ни на шаг. И, сидя неподвижно, с руками, постепенно немеющими на рукоятках, вдруг подумал: то же самое, должно быть, случилось и с теми. Они увидели светлячок; пытались узнать его позывные, приняв его за какой-то корабль; не дождавшись ответа, погнались за ним, набирая скорость; должно быть, тоже разглядывали его в бинокль и заметили пробегающие по диску полоски, — возможно, даже стреляли по нему зондами, а потом… сделали что-то такое, из-за чего уже не вернулись.
При мысли, как близок он сам к тому, чтобы повторить их участь, его охватил даже не страх, а отчаяние. Точь-вточь как в кошмарном сне — кто он, Пиркс или Уилмер? — а может, Томас? Потому что тогда все было, как и теперь, в этом он больше не сомневался. Он сидел точно в ступоре, совершенно уверенный, что спасения нет. И, что самое страшное, даже не мог представить себе, какая именно опасность ему угрожает — в совершенно пустом пространстве…
Пустом?
Да, сектор был пуст, но ведь он гнался за светлячком больше часа, достигая 230 километров в секунду! Вероятно — нет, даже наверное, — он уже на самой границе сектора, а то и за ней. Что там дальше? Следующий сектор — 1009, еще полтора триллиона километров пустоты. Пустота, на миллионы километров кругом одна пустота, — а в двух километрах перед носом ракеты пританцовывало белое пятнышко.
Что могли сделать теперь — именно теперь — Уилмер и Томас? Да, Уилмер и Томас. Потому что он — он должен сделать что-то совершенно другое. Иначе он не вернется.
Он еще раз нажал на тормоз. Стрелка вибрировала. Скорость снижалась. 30, 22, 13, 5 километров в секунду. Вот уже только 0.9. Наконец, лишь несколько сот метров в секунду — стрелка легонько подрагивала возле нуля. С точки зрения устава он остановился. В пустоте всегда имеешь какую-то скорость — относительно чего-нибудь. Стоять, как столб, врытый в землю, невозможно.
Светлячок уменьшался. Уходил все дальше и дальше — все тускнел и тускнел, — потом перестал уменьшаться. И начал расти — увеличивался опять, пока не остановился, как и он. В двух километрах от носа ракеты.
Чего не сделали бы Уилмер и Томас? Чего они наверняка бы не сделали? Они не стали бы убегать от какого-то маленького, паршивого, дурацкого светлячка, от глупого молочного пятнышка!
Он не хотел разворачиваться: развернувшись, он потерял бы из виду пятнышко, оставил бы его за кормой, а то, что там происходит, видеть труднее — нужно выворачивать голову к боковому экрану. Впрочем, он не хотел оставлять его за кормой. Он хотел видеть его как следует и непрерывно. И поэтому дал задний ход, используя тормозные дюзы для ускорения. Пилот должен это уметь — это относится к простейшему пилотажу. Ускорение: минус lg, минус 1.6, минус 2… Ракета шла не так идеально, как на обычной тяге. Нос немного рыскал на курсе — все же тормозные дюзы предназначены для замедления, а не для разгона.