Паутина грез
Шрифт:
Люк с любопытством и тревогой поглядывал на меня. Он был необыкновенно хорош в выходном костюме, с галстуком, с прической, над которой я долго колдовала, а я, хоть и была на шестом месяце беременности, выглядела куда эффектнее самых модных городских барышень. Мое платье стоило не меньше, если не больше, чем все их наряды, и ни у кого я не видела таких ухоженных волос и рук, как у меня. Надо сказать, что лесной воздух только придал моему лицу свежести, я стала гораздо краше, чем была, когда несколько месяцев назад приехала в Уиллис.
Заметив в первых
— Кажется, ты хотел, чтобы я объяснилась с местной знатью при первой возможности, а, Люк?
Он широко улыбнулся.
— Да, черт возьми, было такое! — И мы прошествовали через проход.
Люди, сидящие на нашей скамье, отшатнулись, будто в церковь ворвался порыв ураганного ветра. Глаза у всех широко раскрылись, в них читалось удивление, негодование, но я не опустила головы, это они спрятали глаза… и постепенно успокоились. Вышел священник и начал воскресную проповедь о силе братской любви и взаимного уважения. Надеюсь, прихожане правильно истолковали ее.
После службы Энни подошла ко мне и сказала:
— Я не ошиблась в своем первом впечатлении о тебе, девочка. Ты по праву можешь носить имя Кастилов. Я горжусь тобой.
— Спасибо, мама, — от души поблагодарила я.
Покинув церковь, обитатели Уиллиса собрались на традиционный праздник. Мигом образовался танцевальный круг, зазвучали старинные песни гор, на столиках в городском парке выросли груды еды, которую хозяйки заблаговременно приготовили дома. Я со всеми женщинами подавала угощение, а потом слушала, как старый Кастил с Люком играли на банджо. Им подыгрывали другие мужчины, а женщины и ребятишки дружно хлопали.
…Давным-давно в Фартинггейле справляли мой день рождения. Мать наняла тогда оркестр, гостей обслуживали десятки официантов. Мои прежние друзья были изысканно и дорого одеты, каждый из них мог гордиться богатством и заслугами своей семьи. В домашнем кинозале нам показывали модный фильм. И тогда я думала, что лучше праздника на свете нет и быть не может.
А здесь, в живописной долине Уиннерроу, веселились простые работяги; они пели незамысловатые песни, плясали по-деревенски, и я чувствовала себя во сто крат счастливее. Никто не задирал носа, никто никому не завидовал, всем было весело и уютно. Все были дома. Была дома и я.
Конечно, я не могла не заметить, как жадно смотрели местные девушки на моего Люка. Радостный и нарядный, он был просто как киногерой. А уж красотой и силой мог перещеголять любую голливудскую знаменитость. Одна девица, зеленоглазая милашка по имени Сара Уильямс, так и обожгла меня глазами, когда потащила в круг Люка. И, отплясывая с ним, продолжала победно оглядываться на меня. Она была по-настоящему хорошенькая, эта Сара, — рыжеволосая, высокая, стройная. Девица вызывающе прижималась к Люку, и я не могла не ощутить едкого укола ревности — куда уж мне плясать да кокетничать, когда живот выпирает. Музыка кончилась, и Люк вернулся ко мне, буквально сбросив с себя нахальную
— Какая красивая девушка Сара, — отводя взгляд, сказала я.
— Может быть, но я, Ангел, хочу быть только с тобой, — ответил он и властно повернул меня к себе. Его глаза были полны любви, надежды и гордости. — Не надо было соглашаться танцевать с ней, — сокрушенно добавил он. — Это все самогон в голову шибает, как ты и предупреждала.
— Я не хочу быть в твоих глазах старой ворчуньей, Люк.
— Да у тебя и не получится. Нет, я пас, — бросил он очередной претендентке на танец.
— Ох, Люк, я не могу избавиться от ощущения, что украла тебя, заставив стать отцом своего ребенка…
— Ш-ш-ш, — он приложил палец к губам. — Это наш с тобой ребенок. А украсть меня ты могла только потому, что я первый этого захотел.
— Но ведь тебе так весело, Люк.
— А я предпочел бы уединиться с тобой в нашем доме, Ангел.
И мое сердце преисполнилось радостью. Мы шумно возвращались домой в тот вечер, смеялись, болтали, шалили, а когда забрались под теплое одеяло, то жарко обнялись. Никогда еще я не была так счастлива, никогда не пребывала в таком покое душа. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и в животе у меня толкался ребенок. Люк тоже ощущал его движения.
— Не знаю, кто это, мальчик или девочка, — шепотом произнес он, — но у этого человечка будут твои красота, гордость и достоинство. Я никогда не забуду, как ты посмотрела сегодня на этих важных людишек.
— А я никогда не забуду, как на тебя, красавца, глазели все девушки! — парировала я.
— Да ладно тебе! — протянул он, но я почувствовала, как жаром вспыхнуло его лицо.
— Похоже, нам будет о чем рассказать нашему ребенку, когда он подрастет немного, а, Люк?
— Это точно, — отозвался он и нежно поцеловал меня. Уснули мы вместе, и так и спали, обнявшись.
Наступил ноябрь, и Уиллис укутало снегом. Лес превратился в белую сказку, деревья сковал мороз. Ночами ветер нещадно избивал хижину, и я укрывалась все теплее и теплее, а днем сидела у очага, который Кастилы величали Старой Дымилой. Люк возвращался с работы иззябший, но все равно сразу бросался ко мне, чтобы обнять и согреть. Еще осенью мы с Энни сшили новые одеяла, а муж купил мне в городе теплое белье и шерстяные чулки. Видок у меня был еще тот — с моим-то животом, да еще одетая в сто одежек. Родственники по-доброму посмеивались надо мной.
Так мы дождались Рождества. На праздничный ужин продукты готовились заранее. Папаша Кастил купил у Саймона Берла индейку. Это, правда, стоило ему лишнего дня работы, но он был горд и не жалел усилий для семьи. Подумали мы и о подарках. Мы с Энни связали мужчинам свитера и перчатки, а Люк на заработанные деньги приобрел всем подарки в Уиннерроу: матери — набор щеток и заколок, отцу — новую трубку, а мне… Меня ждал настоящий сюрприз. Люк даже захотел, чтобы я посмотрела свой подарок в нашей импровизированной спальне, стеной для которой служила старая штора.