Павел I
Шрифт:
Несколько времени спустя начали собираться приглашённые на совет; в том числе и Черепов. Пришёл и великий князь. Все вместе вошли они к фельдмаршалу.
Суворов остановился, сделал поклон, зажмурил глаза, как бы собираясь с мыслями, потом, после минутного молчания, окинул всех своим быстрым, огненным взглядом и начал говорить торжественно, с одушевлением.
– Корсаков разбит и прогнан за Рейн! – говорил он. – Готце пропал без вести, и корпус его рассеян! Елачич и Линкен ушли! Весь план наш расстроен!
Тут в сжатых, но резких выражениях исчислил Суворов все происки и козни против него, все гнусные интриги венского кабинета, в доказательство коварной политики Тугута приводил старания его удалить русских
Излив таким образом негодование своё на Австрию, фельдмаршал перешёл к очерку настоящего положения своей армии.
– Теперь мы среди гор, – говорил он, – окружены неприятелем, превосходящим в силах. Что предпринять нам? Идти назад – постыдно!.. Никогда ещё не отступал я!.. Идти вперёд к Швицу – невозможно: у Массены свыше шестидесяти тысяч; у нас же нет и двадцати. К тому же мы без провианта, без патронов, без артиллерии. Помощи нам ждать не от кого… Мы на краю гибели!
Произнося эти тяжкие слова, Суворов едва мог сдерживать порыв своего негодования, горести и волнения. Он был убит, растерзан, скорбь его отзывалась во всех присутствовавших. У каждого сжималось сердце.
– Теперь, – прибавил Суворов, – одна надежда – на всемогущего Бога, другая – на высочайшее самоотвержение войск… Мы русские!.. С нами Бог!..
Словно искра электрическая пробежала при этих словах во всех слушавших. Заметив это действие, старик оживился.
– Спасите честь России и государя! Спасите сына нашего императора! – восторженно воскликнул он и с этими словами упал в слезах к ногам великого князя.
Никто не ожидал этой сцены; все были поражены. Константин Павлович, рыдая сам, бросился поднимать старика, обнимал его, целовал… Все окружавшие чувствовали неизъяснимое волнение. Семидесятилетний полководец, испытанный в тысяче опасностей, непреклонный до упрямства, всегда изумлявший своей железной силой воли, – теперь плакал от горя… До сей минуты никто ещё никогда и нигде не видал Суворова плачущим.
Когда всё несколько успокоились, генерал Дерфельден заговорил первый, от лица всех русских начальников. Он ручался фельдмаршалу за неизменную храбрость и полное самоотвержение войска, готового идти безропотно, куда бы ни повёл его великий полководец.
Выслушав Дерфельдена, Суворов вдруг поднял поникшую голову, открыл зажмуренные глаза и заговорил с оживлением.
– Надеюсь!.. Рад!.. Помилуй Бог!.. Спасибо!.. Мы русские – с помощью Божией мы всё одолеем! разобьём врага!.. И победа над ним!.. Победа над коварством!.. Будет победа!
Эти слова, произнесённые как бы с пророческой уверенностью, возвратили всем твёрдую бодрость духа. Началось совещание. Вопрос был в том, куда пробиваться: к Швицу или к Гларису? Основательные соображения, высказанные великим князем, заставили согласиться Суворова и всех присутствующих на движение к сему последнему пункту. Решено было выступать завтра же (19-го), а генералу Ауфенбергу с его австрийским отрядом двинуться немедленно и сбить неприятеля с горы Брагель. Корпус Розенберга Должен был оставаться в Муттенской долине и до тех пор прикрывать её со стороны Швица, пока все вьюки не переберутся за Брагель.
По окончании военного совета все присутствовавшие начальники разошлись к своим войскам и объявили им о предстоящем бое с неприятелем.
– Только, чур, ребята, береги патроны! – предостерегали они людей, – патронов у нас почти уже ничего не осталось.
– И не надо? На что их? – возражали солдаты, – мы, ваши превосходительствы, и без патронов-то ещё вольготнее: по крайности, решить скорее станем, на штыках доймём его!.. Это уж без сумления!
Несчастные события с Корсаковым и Готце были уже известны в русском лагере: солдаты знали, в какой опасности находятся все они в эту минуту, и по-своему толковали об измене союзников, о бароне Тугуте, бранили австрияка и осыпали ауфенберговский отряд своими насмешками.
Но Суворов сумел скрыть пред ними отчаянно тревожное состояние своей души и поддерживал в людях бодрость. Усевшись на барабан около солдатского костра, велел он подать себе шкатулку в которой всегда возил с собой все свои ордена и другие знаки монарших милостей, и медленно стал раскладывать перед собой все эти украшения, любовался ими и приговаривал: «Вот это за Очаков!.. Это за Прагу!» – и так далее. Обступившие его солдаты глядели на ордена, глядели и на своего седовласого «отца» и тихо переговаривались между собой:
– А что, братцы, старик-то не унывает?!
– Чего ему ныть-то!.. Не таковский!.. Ишь ты, разложил их, кавалериев-то этих – эвона сколько!.. Смотри!.. «За Прагу», говорит…
– Есть там всякого, и за Прагу, и за прочее!.. Ничего, батюшка Александра Василич, и за Альпы получишь… Ещё краше… Никто как Бог!.. Бог не выдаст, свинья не съест!..
– Верно, детки!.. Помилуй Бог, верно! – добродушно улыбался в ответ им Суворов.
Согласно диспозиции, выработанной на совете, Багратион рано утром 19-го числа выступил с авангардом из Муттена и, перейдя снежный Брагель, спустился в три часа дня в Клентальскую долину, где нашёл отряд Ауфенберга уже готовым сдаться противнику. Войска Багратиона пришли в негодование от одного известия об этом. Пока он устраивал их к бою под огнём французских пуль и картечи, некоторые из австрийских офицеров генерального штаба сочли нужным предупредить великого князя Константина, что союзные войска поставлены здесь в самое опасное положение, и уговаривали его отъехать куда-нибудь назад, подальше. Великий князь с негодованием отвечал им, что именно в подобных-то обстоятельствах его присутствие и может быть в особенности полезно. Вместе с этими словами дал он шпоры и выехал пред боевую линию.
– Мы со всех сторон окружены, ребята! – громко обратился он к людям. – Но вспомните, что завтра день рождения нашего государя и моего родителя! Мы должны прославить этот день победой или умереть со славой!
Восторженные клики раздались в рядах, и вслед за ними гренадеры с барабанным боем, без выстрела и прямо с фронта ринулись в штыки на французов.
Три раза атакуемый Багратионом неприятель отступал всё далее и далее, потеряв уже более четырёхсот человек убитыми и пленными; но, получив подкрепление из Гдариса, занял у Клентальского озера такую сильную позицию, что всякий подступ к ней стоил и нам больших потерь. В этой самой позиции за несколько месяцев пред тем ничтожная горсть швейцарской милиции остановила целую французскую колонну. После нескольких безуспешных подступов, наступившая темнота и крайнее утомление войск заставили Багратиона отложить атаку до следующего утра. Одна только ружейная перестрелка в передовых цепях продолжалась ещё некоторое время.