Пчела в цвете граната
Шрифт:
Заря холодно зыркнула, взглядом отправила Асин вопрос подальше.
Ася хотела обидеться, но любопытство пересилило, с детской искренностью возмутилась:
– Заря, миленькая, так нельзя! Нельзя получать такие посылки.
– Давай потом. Лучше расскажи, как день прошёл? Говорят, в ТСО сегодня был пожар. Ты напортачила?
– Почему сразу я?! – вскинулась Ася и поняла, что крыть нечем. Действительно ведь виновата она, и больше никто. – Да и не пожар вовсе, а всего ветошь горела в контейнере.
– И что?
– Фёдор отвёз контейнер на улицу.
– И что?
– Мастер ругался.
– И что? – Видимо, сейчас Заря пребывала совсем в другом времени и пространстве и поэтому задавала бесконечный, бессмысленный
– Потом прикатил колобок и всех съел, – разозлилась Ася.
– Ты расстроилась? – вдруг проявилась из тумана задумчивости Заря.
На кухню зашла молодая женщина, кажется, Ольга, с обручальным кольцом на руке, в синем трико с лампасами, в белой футболке с квадратной эмблемой на груди. Тихо мыла посуду, небрежно поглядывала на Асю с Зарёй.
– Не разговаривай, – тихо предупредила Заря.
«Почему?» – взглядом спросила Ася.
Заря ответила неопределённым жестом:
– У неё муж сбежал со свадьбы.
Ася не сводила взгляда с Ольги. Однажды такое читала – Анна Каренина! Но то в книге или в кино, а здесь впервые реально видела брошенную невесту. И ничего?! Стоит, моет посуду, подслушивает. Анна Каренина бросилась под поезд, а Ольга пойдёт на берег Камы, долго будет стоять, набираться мужества, чтобы с размаху ухнуть в волны от проходящей мимо ракеты. Теперь жизнь для неё пропала. Как очарованная, Ася смотрела на Ольгу до тех пор, пока та не обернулась, ловко сдула с глаз нависшую чёлку и мило улыбнулась.
С чего вдруг? Хмурится, улыбается.
Ася привычно двумя ложками сахара подсластила чай, глотнула, отодвинула стакан – в болтовне переборщила со сладким, наверное, ложек десять уже намешала. Когда Ольга скрылась в комнате, Ася упёрлась подбородком в сцепленные руки, спросила:
– Почему кольцо не снимает?
– Стыдно быть брошенкой. На заводе узнают – засмеют.
– Заря, а тебя бросали?
– Миллион раз!
Заря, посмеиваясь, наблюдала за мгновенной сменой выражений на лице Аси: эмоции переливались из одного состояния в другое или застывали на время. Это, наверное, особенность молодости – сочетать в себе абсолютно несочетаемое, например веселье и злость. Заря выждала ещё пару мгновений и продолжила:
– Мне позарез надо замуж.
Ася взглянула на Зарю как на тыквоголового пришельца.
– Понимаешь, мне осталось жить семь лет, восемь месяцев и… – Заря стала поочерёдно загибать пальцы на руках. – Шестнадцать дней. О нет! – разогнула мизинец. – Уже пятнадцать. А потом он меня убьёт!
Ася так вздрогнула, что веснушчатая мордашка Зари расплылась от удовольствия. Созерцая, наслаждалась эффектом слов.
Даже на вопрос, шутит ли Заря, у Аси в первую минуту не нашлось сил. Машинально допила переслащённый чай. На зубах хрустели кристаллики сахара, бессильные растаять.
– Это не шутка, – убедительно ответила Заря на непрозвучавший вопрос. – Вот как, по-твоему, я симпатичная?
Ася кивнула.
– Конечно. Слов нет.
– Вот и он так сказал: «Слов нет, чтобы описать твою красоту». Младший брат моего отца – дядя Вова. Часто в гости заходил, по хозяйству помогал: дрова нарубит, крышу подлатает. Отец-то давно умер, надорвался от тяжёлой работы. Я, бестолковая школьница, неосознанно подменяя отца братом, улыбалась дяде Вове, заигрывала. Помню, в тот день дома никого не было, мать на работе, а на улице разыгралась невероятная гроза. Я плакала, висела на его шее. Он успокаивал, гладил по голове, целовал. Потом в него вселился гений развлечений, и он затеял секретную игру. Положил меня на выдуманное поле сражений: мы лежали будто в глубоком снегу, выслеживали фашистских диверсантов, прижимались, грелись, и было хорошо от его близости и ласки. «Тихо, молчи, – шептал мне в ухо, – если фашисты тебя заметят, будет плохо». И он показал, как мне будет плохо: это действительно было больно и неприятно. Я плакала. «Ты же не хочешь этого? – уговаривал он меня и утирал мои слёзы. – Мы же разведчики, а не трепачи какие-нибудь. Мы будем молчать. Это будет наша тайна. Скажи, как здорово! Только ты и я! Если будешь хорошей девочкой, я придумаю ещё много игр», – говорил он, разворачивая газету с ирисками без обёрток. После того случая дядя Вова стал приходить чаще, но однажды мама вернулась с работы раньше и застала нас за игрой.
Заря уже молчала, а Асе казалось, что она продолжает что-то говорить, слышались неровные такты её голоса, биения сердца, тихий детский плач на жёстком полу деревенского дома: наверное, её ангелы пытались оттащить от этого монстра, но у них не хватало физической силы, чтобы содрать мужское тело с распластанной на коврике девичьей хрупкости.
Ася молча сидела, ухватившись тонкими руками за пустой стакан, и продолжала по цепочке, кадр за кадром докручивать недосказанное видение: уставшая мама в синем платке, с хлебом, молоком, заходит в сени, громко зовёт дочку, толкает дверь в дом и не может осознать картину, которая неизменно, при каждом воспоминании вызывает краткое сжатие сердечной мышцы. Мгновенно земля с небом меняются местами, воздух становится ядовитым, потому что его выдыхает чудовище, склонившееся над маминым неземным созданием.
– Я тут на днях от него письмо получила, – улыбнулась Заря, сбегала в комнату и вытащила из конверта кривой крестик, скрученный из алюминиевой проволоки. – Вот прислал на мою могилку.
Крестик лежал на рисунке спелого граната, зрелые зёрна так аппетитно рассыпались по клеёнке, что хотелось собрать и съесть. Но гранат бутафорный, а крестик настоящий.
– Там ещё много писем с подарками, почти каждый день приходят, – Заря неслышно подошла к плите, зашуршала электрозажигалка, под чайником вспыхнул огонь. – Осудили на тринадцать лет, на суде кричал, что, когда выйдет, обязательно меня убьёт.
Асе было сложно осознать услышанное. Это какая-то чёрная сказка, которую нельзя рассказывать детям.
Что бы сделала её мать, если бы увидела такую картину? Точно бы убила. Нет, конечно, это неправильно, но за дочь – позднюю, долгожданную дочь, такую любимую и ненаглядную – она бы убила. Эта хрупкая женщина в ту же секунду приняла бы жёсткое фронтовое решение. И никто бы не смог её одёрнуть, приказать, даже если бы её в этот момент заперли в сейф. Она бы внутренним ядерным несогласием разнесла всё к чёртовой матери и стёрла бы этого урода в порошок, потом бы обратилась к колдунам, требуя воскресить, собрать, оживить, чтобы вновь стереть.
Они бы ещё поговорили, но тут в квартиру зашёл Володя, позвал Зарю в кино.
Заря предложила Асе пойти в кино, но не уговаривала. С насмешливым лицом выслушала её робкие возражения: «Не хочу, видела». На самом деле не было денег, вечерний сеанс стоил шестьдесят копеек, а в кармане два рубля восемнадцать копеек и неизвестность первой получки. Продержаться месяц не получится, придётся занимать.
Когда они ушли, Ася растянулась на кровати и уставилась на цветы на обоях. Мама уверяла: если так пролежать минут двадцать не мигая, можно увидеть цветочных человечков. Лежала, смотрела и ждала. На голубых обоях, с затёртостями и царапинами, тронулись зелёные облака, первой подмигнула розовая незабудка справа, слева улыбнулась ромашка. Ромашки Асе нравились больше, чем другие цветы. Странное сочетание белого, жёлтого, зелёного; удлинённые лепестки, выпуклая середина, рассечённые листья. Раньше Ася на них гадала: «Любит – не любит». Если последний лепесток заканчивался на «не любит», сердилась на обоих – и на цветок, и на избранника. Если цветок можно было выбросить, то сердце от загадочного человека не освободишь. Однажды прочитала про ромашки чьи-то стихи: «Маленькое солнце на моей ладошке…» С тех пор гадать на ромашках перестала.