Печальные песни сирен
Шрифт:
— Кусок оболочки дирижабля, — уточнил отец с веселой улыбкой, — фрагмент «Гинденбурга», если быть точным.
Он объяснил девочкам, что этот дирижабль трагически завершил свои дни в начале какой-то мировой войны: пассажиры его сгорели в результате таинственного саботажа. После этого Лиз дотрагивалась до злосчастной реликвии с чувством глубочайшего уважения. Под ней скрывались книги… Полное собрание, опубликованное ее дедушкой, ярмарочным издателем, за тридцать лет, то есть более тысячи книжонок в пожелтевших рассыпающихся обложках, с аляповатыми, слишком яркими, иллюстрациями.
— Чтиво
Но девочки, не слушая его, вынимали по одной тоненькие брошюрки, с завистью рассматривали обложки.
«…Вот по темной лестнице спускается молодая женщина, вид у нее испуганный, в руке — свеча с хилым огоньком. Под ее ногами прогибается ступенька, из отверстия появляется истощенная рука и хватает ее за лодыжку. В верхней части — название: „Возвращение Доктора Скелета!“».
«Пол спальни, открывающийся, как обычная крышка, и сбрасывающий спящих в яму, утыканную кольями. И заглавие: „ Гости Доктора Скелета!“».
Лиз разглядывала эти бесхитростные картинки с каким-то дьявольским ликованием, насыщаясь скучными похождениями этого Фантомаса бедняков, этого ученого с лицом, мумифицированным индейцами из Патагонии. Кожа так плотно обтягивала кости черепа, что сходство с головой мертвеца было поразительным!
С книгами Лиз забывала о родителях с их непонятными дискуссиями, об их диспутах, касающихся эстетических теорий, в которых дочери не понимали ни слова. Для них не существовало ничего, кроме этих крошащихся под пальцами страничек с крупным шрифтом, так похожим на буквы из школьных учебников.
«А здесь дьявольский доктор изобрел пилюли, позволяющие ему по желанию менять пол, что давало ему возможность безнаказанно возвращаться на место преступления и ускользать от преследователей, превратившись в старушку…»
Был там и проклятый город Хюрлеморт, где в каждом саду находилось кладбище, а каждая машина служила катафалком.
Туннель-фантом поглощал поезда в полнолуние, а также…
Тихим голосом Лиз читала все это Наша, скорчившейся на старом канапе. Читала с выражением, пока не заболит голова, не одолеет сонливость. Читала, пока чердак не наполнялся темнотой и нельзя было даже различить своих рук. Тогда она закрывала сундук, брала на руки заснувшую сестренку и спускалась к «артистам».
Двумя этажами ниже они находили родителей и их друзей, смеющихся и бранящихся вперемежку, декламирующих стихи или возбуждающих себя странными литературными играми. Они много пили, пели, танцевали, строили тысячи неосуществимых грандиозных проектов. По утрам они собирались писать совместно полифонический роман, по вечерам — оперу, спектакль или еще один балет. Они были так талантливы, что ничего не боялись.
Лиз укладывала Наша и ложилась рядом, а через закрытые двери до поздней ночи доносились оглушительные крики гостей. Часто на заре обнаженные пары гонялись друг за другом среди деревьев парка.
— Что они делают? — спрашивала Наша. — Играют в прятки?
— Не знаю, — уклонялась от ответа Лиз.
— Какие смешные! — прыскала Наша. — Вырасту, буду делать так же.
— Нет, —
Вилла имела свою историю. Веком раньше очень известного актера театра Великого Ханафоссе Гутбранда убили там по загадочным причинам. Несмотря на дотошные розыски, виновного так и не нашли, и в течение нескольких месяцев дело это не сходило с первых полос газет.
Было установлено (Лиз узнала это из пожелтевших ежедневников, сложенных в чемодан), что жертву отравили в 8 часов утра, однако крепкий организм актера устоял против действия яда, хотя его количество превышало смертельную дозу. Тогда ужаснувшийся убийца всадил ему пулю в грудь. Даже после этого Великий Ханафоссе нашел в себе силы выбраться из погреба, куда его сбросили, и преследовал убийцу через весь парк. И только тут, у решетчатой ограды, чтобы заглушить крики умирающего, преступник бритвой полоснул его по горлу. Все терялись в догадках о личности убийцы: брошенная любовница? отвергнутый драматический актер? завистливый комедиант?
Так или иначе, после того как было закрыто дело о наследстве, находчивый ярмарочный торговец (прадедушка Лиз и Наша) почти даром приобрел дом. Он решил воссоздать различные эпизоды этой печальной истории, поставив гипсовые статуи в натуральную величину в парке и внутри здания. За определенную плату посетитель мог последовательно проследить этапы смерти Великого Ханафоссе.
В столовой манекен ростом со взрослого мужчину подносил ко рту фарфоровую чашку. Сзади него убийца (статуя с гладким лицом без глаз и губ) клал в карман широкой бесформенной одежды, подходящей для любого пола, небольшой флакончик с черной жидкостью. Возле двери, ведущей в библиотеку, третья скульптура изображала шатающегося комика с прижатой к груди рукой и держащегося за дверной косяк. Таким образом, весь дом заполняли странные мрачные марионетки с гладкими пальцами и трупной белизной.
Ханафоссе, вылезающий из погреба и вцепившийся в лестничные перила, в разорванной рубашке и с раной в груди (в этом месте ступеньки обильно обрызгали красной краской!). Ханафоссе, продирающийся через кусты в парке с вытаращенными, остекленевшими глазами, преследует безликого убийцу, этого безымянного убийцу, который бежит к решетчатой ограде в тяжелом развевающемся плаще с капюшоном. Затем вблизи ограды — последняя статуя: преступник с пустым лицом взмахивает бритвой, чтобы нанести зияющую рану на горле несчастного.
Аттракцион пользовался бешеным успехом. Покупая дом, прадед Лиз замыслил осуществить рекламную акцию, эхо которой не замедлит отразиться на страницах общедоступных публикаций. Разве в брошюрах не упомянуто над адресом издательства: «Единственный издатель полицейской хроники, живущий там, где произошло величайшее преступление в истории!»
Унаследовав дом, родители Лиз и Наша сочли своим долгом ничего не менять.
— Безумие какое-то! — повторяла их мать. — А вообще-то здорово придумано. Можно устраивать гениальные праздники среди подобного декора!