Печенеги
Шрифт:
Новым поводом к беспокойству послужили известия о сношениях между половцами и печенегами. Печенеги пытались переманить половцев на свою сторону и присылали послов к самому императору с мирными предложениями. Алексей угадывал злые намерения хитрых варваров и давал уклончивые и неопределенные ответы. Ему хотелось как можно долее протянуть время; несмотря на соглашение с Боняком и Тугорканом, он боялся решительной минуты. С лихорадочным нетерпением он ожидал известий с запада и рассчитывал на скорое прибытие вспомогательного войска из Италии.
Половцам первым наскучила праздная бездеятельность. Обещания печенегов не прельстили их, но и медленность императора им не нравилась. Половецкие ханы послали сказать Алексею: «До коих пор мы должны будем откладывать битву? Знай, что мы не будем ждать более; завтра с восходом солнца мы будем есть либо волчье мясо, либо баранье».
Дикая, кровожадная речь означала, что половцы на следующий день будут биться если не с печенегами, то с византийцами. Император Алексей хорошо понимал, как серьезна была эта речь в устах варваров, способных внезапно принять самое неожиданное решение. Он обещал им битву на следующий день. Но тревожные опасения не переставали его мучить. Половцы были так же страшны, как и печенеги; какая-нибудь внезапная вспышка могла превратить союзников в беспощадных врагов; на самом поле битвы обе единоплеменные орды могли примириться и сообща обратить свои стрелы на византийскую армию. Неожиданное счастливое событие было несколько ободрило
67
Что это были русские, мы думаем на следующих основаниях: 1) слово oo (перебежчики) [у Анны Комнины] показывает, что здесь идет речь не о собственных подданных Алексея, жителях той или другой горной страны, входившей в состав империи, которые неожиданно пришли на помощь… 2) Сказано, что пять тысяч не только пришли к Алексею, но что они перешли в «его строй». Смысл этих слов подкрепляет значение слова oo. Очевидно, что речь идет только о перемене рядов, строя, что люди, пришедшие к Алексею, и прежде готовы были к бою, но только находились в других рядах, то есть в рядах половецких. 3) Даже название людей, пришедших к Алексею, «смелыми и марсоподобными» служит в пользу такого объяснения. Сколько мы помним, Анна употребляет подобные выражения преимущественно об иностранцах: так с Марсом сравнивается немец Гильбрехт, изменивший Никифору в пользу Алексея; так латиняне названы смельчаками; так один армянин и норманн Гумбертопул названы марсоподобными… Когда Анна хочет похвалить мужество византийца, она выражается: «он сражался не как грек, а как норманн»… Итак, пятитысячный отряд, ободривший Алексея, не какая-либо вольная дружина, состоявшая из подданных империи. 4) По ходу рассказа видно, что «перебежчики» могли быть из печенежского стана или из половецкого, ибо впереди стоят слова: «Алексей боялся бесчисленного множества печенегов и куманов и союза их», но уже в выражении, указывающем только на перемену военного строя или рядов, лежит намек на то, что переход совершился из стана более дружественного Алексею, то есть половецкого. 5) Далее сказано, что люди, перешедшие к Алексею, были «из стран более горных», то есть, вероятно, по отношению к земле половецкой и печенежской. Припомним географию Константина Багрянородного: в более северной части, в соседстве с венграми, живут печенеги, а в горах, подле них, лежат хорваты. Это нас приводит в Прикарпатскую Русь, где в это время жил и действовал предприимчивый князь Василько Ростиславович, питавший широкие планы и, между прочим, собиравшийся «переять» дунайских болгар и поселить их у себя. Около 1091 г. воинственный князь был в дружбе с половцами и водил их на соседние страны… К самому 1091 г. относится рассказ венгерских источников о нападении половцев на Венгрию, которое было предпринято не без участия «русских». Нужно думать, что половцы, напавшие на Венгрию в 1091 г., сделали это нашествие на возвратном пути из пределов Византии. Венгерский король, разбив одну орду, должен был бороться с другою, которая появилась на Дунае; это вполне соответствует рассказу Анны Комнины о возвращении половцев двумя толпами и в два приема… — Прим. авт.
Их князь, знаменитый своею предприимчивостью Василько Ростиславович, еще в том же 1091 году участвовал в походе половцев на Венгрию, в 1092 году с ними же ходил на ляхов. Нужно думать, что и теперь он не усидел дома и был в числе тех второстепенных вождей, которые обедали у Алексея, но не названы по имени его дочерью.
Половина ночи прошла в молитве; при свете зажженных факелов все войско пело священные гимны; кто мог, тот украсил свое военное копье восковою свечой или лампадой. После полуночи последовал кратковременный отдых. С восходом солнца началась кровавая битва. Греки и половцы бросились на печенежский стан, огражденный громадными степными телегами; император Алексей был впереди всех. Печенеги не выдержали напора и потеряли дух. Видя неминуемую беду, несколько печенегов выехали навстречу и отдались половцам, прося их посредничества для примирения с императором. Этот случай опять возбудил подозрения Алексея: он боялся, что и другие последуют тому же примеру, что это охладит военный пыл и усердную ревность его союзников, пришедших с Боняком и Тугорканом.
Он приказал знаменосцу стать с императорским знаменем посреди половецкого ополчения и идти вперед, чтоб увлечь за собою воинственных кочевников. Стратагема увенчалась блестящим успехом. Сопротивление печенегов было окончательно сломлено; началась беспощадная, невиданная резня позади телег, ограждавших стан печенежский. Полуденное, жаркое весеннее солнце освещало ужасную сцену остервенения; утомленные зноем и жаждой победители готовы были прекратить свою кровавую работу, усталые руки отказывались служить более. Но император Алексей еще раз находчиво распорядился. Он послал гонцов в ближайшие деревни; по их требованию крестьяне явились к армии и привезли на своих лошаках бочки, кувшины и меха, наполненные водою. Немного освежившись, воины и союзники Алексея снова начали сражение, то есть беспощадное истребление побежденного врага. «Здесь можно было видеть новое зрелище, — говорит Анна Комнина, — как целый народ, считавшийся не десятками тысяч, превышавший всякое число, с женами и детьми погиб в один день». Только на закате солнечном прекратилась резня беззащитных и безоружных печенегов, их жен и детей, скрывавшихся в повозках и кибитках и всегда сопровождавших воинственную орду в ее передвижениях. Все, что уцелело от меча, попало в плен к победителям. Несмотря на кровопролитие, продолжавшееся целый день, число пленных было громадно. Припомним, что, по словам византийского историка, Печенежская орда за сорок лет до этого вступила в пределы империи в числе 800 тысяч, а теперь состояла из 600 тысяч человек.
Так кончился день 29 апреля 1091 года, о котором в Константинополе сложили песню с таким припевом: «Из-за одного дня скифы не увидели мая». За страшным днем последовала не менее ужасная ночь. Огромное число пленников, при утомлении войска, при близости половцев, в которых могло пробудиться сострадание к своим едино-язычным одноплеменникам, казалось весьма опасным воеводам и приближенным советникам Алексея. Один из них явился к императору, когда тот садился за ужин, и с дьявольским хладнокровием просил позволения низвести число пленников до безопасного количества, то есть перерезать большую часть их. Алексей взглянул сурово на бесчеловечного Синезия — это очень почтенное имя носил византиец—и сказал: «Хоть то и скифы, но все-таки люди, хоть и враги, но все-таки достойны жалости». Отослав с гневом кровожадного искусителя, император строго приказал у всех печенегов отобрать оружие, сложить его в одно место и приставить стражу к связанным пленникам; потом спокойно отдался ночному сну, приятному после утомительного и трудного дня. Тем не менее ночью большая часть пленных печенегов была перебита солдатами. Сообщая ужасный факт, дочь императора Алексея делает замечание, которое заставит всякого содрогнуться еще больше, чем самое происшествие, если только понимать замечание в буквальном смысле. Цесаревна Анна не может решить, совершилось ли избиение пленных «по Божественному внушению или каким-другим образом», во
Половцы, о волчьих обычаях которых говорят византийские писатели, даже Боняк, в самом деле так искусно подражавший вою этих кровожадных зверей, что они охотно ему отзывались [68] , были приведены в ужас поступком образованных византийцев. «Они боялись, — говорит Анна, — чтобы на следующую ночь император не сделал с ними того же, что случилось с печенегами», и при ее наступлении оставили свой лагерь, зараженный запахом трупов и крови. Они с такою неожиданной поспешностью бежали, что забыли о награде, им следующей, или, может быть, не хотели прикоснуться к ней в первую минуту ужаса. Нужно было посылать за ними погоню, чтобы вручить им то, что им следовало по уговору сверх добычи. Вероятно, для многих были не понятны побуждения императора, предписывавшие такую преувеличенную честность; он нашел не лишним публично сказать длинную «проповедь» о лжи и ее греховности.
68
«Повесть временных лет»: «…и яко бысть полунощи, и встав Бонякъ отъеха от рати и поча выти волчьски, и отвыся ему волк, и начаша мнози волци выти». — Прим. авт.
Впрочем, не все союзники, участвовавшие в битье 29 апреля, бежали за Балканы. Те, которые остались, сначала получили щедрое угощение; внимание императора к ним простиралось так далеко, что он выдал им награду только тогда, когда они проспались от опьянения и стали хоть немного сознавать, что совершается вокруг их [69] . Важный греческий чиновник проводил их до Балканских проходов, так как они считали это нужным для своей безопасности. Но за Балканами воинственной орде была предоставлена полная свобода, и она не замедлила ей воспользоваться для того, чтобы, вслед за ушедшими ранее товарищами, устремиться на Венгрию. Едва король Ласло I успел справиться с куманами, опустошившими Трансильванскую область и некоторые восточные венгерские комитаты, как на Дунае, на юго-восточной границе, явились новые полчища той же самой Половецкой орды в сопровождении, можно догадываться, удальцов другой народности. Предводитель орды требовал у венгерского короля выдачи своих полоненных соплеменников. Ласло I, отвергнув дерзкие требования, быстро вышел навстречу врагам и разбил их наголову неподалеку от Дуная. Считая русских виновниками или, вероятно, участниками половецкого нашествия, венгерский король вслед за тем обратился немедленно против соседних русских областей. Венгерский летописец, быть может несколько хвастливый, рассказывает, что русские, сильно стесненные королем Ласло I, просили у него помилования и обещали ему полную верность и что раскаяние их было принято победителем благосклонно [70] .
69
Трудно удержаться от догадки, что в числе этих последних были и люди того племени, которому веселие пити. — Прим. авт.
70
О победе Ласло над турецкой ордой говорят: 1) легенда св. Ласло, называя вместо куманов печенегов и рассказывая о разных чудесах, при этом случившихся; 2) Симон Кеза [венгерский хронист XIII в.], у которого враги тоже названы печенегами. Смешение печенегов с половцами довольно естественно; если есть какая нужда на нем останавливаться, то можно предполагать, что вместе с половцами действительно ушла некоторая часть печенегов. Но рассказ Кезы заставляет сверх того думать, что этот писатель знал о совершенном истреблении печенежского племени в 1091 г., но только на том или другом основании причиной этого истребления считал победы короля Владислава. — Прим. авт.
В начале мая император Алексей с торжеством воротился в свою столицу. Ужасные враги, которые недавно стояли под ее стенами, лежали теперь грудами трупов в долине Марицы. Только небольшая часть печенегов уцелела в греческом лагере. Эти остатки несметной прежде орды были поселены императором Алексеем на восток от реки Вардар, в Могленской области, и появились потом в рядах византийской армии, составив в ней особый род войска.
Половцы оказали громадную услугу христианскому миру. Предводители их, Боняк и Тугоркан, должны быть по справедливости названы спасителями Византийской империи. Помощь Запада, которой просил и уже ожидал император Алексей, не могла прибыть так скоро, как он это считал возможным; неоконченная борьба с императором и антипапа Климент связывали совершенно деятельность Урбана II до 1094 года, когда он восторжествовал над своими врагами и над всеми домашними затруднениями; ранее этого года умер друг Алексея, граф Роберт Фриз, союзник, быть может, более деятельный, но зато и более отдаленный. Между тем Византия, как мы знаем из прямых признаний цесаревны Анны, решительно не имела сил и средств, чтобы продолжать борьбу с двойным турецким нашествием. Предположим самый благоприятный ход дела. Константинополь мог выдержать долгую осаду, мог дождаться крестоносного ополчения; оно собралось бы скорее ввиду настоятельной и продолжающейся опасности и ради усердной мольбы византийского императора скорее, чем это последовало на самом деле. Но Первый крестовый поход имел бы несомненно совершенно другое направление и совершенно другой исход, если бы Боэмунды и Готфриды явились как спасители греческой столицы, если бы обдуманному и смелому честолюбию одного и упрямой благочестивой гордости другого не было противопоставлено ни самостоятельной византийской политики, ни самостоятельной греческой армии, если бы в распоряжении Алексея Комнина не было, как это было в 1096 году, тех печенежских наездников, которыми он так искусно пользовался, когда нужно было побудить крестоносных союзников к скорейшему удалению от стен Константинополя, к скорейшей переправе на азиатский берег Босфора, когда нужно было предупредить отклонение крестоносной рати от прямой, ей указанной дороги и от святой и высокой цели — освобождения Гроба Господня, а не Константинополя, как это предполагалось прежде и как это засело в умах крестоносных ратников.
Велико было разочарование и сильно было неудовольствие западного рыцарства и особенно его предводителей, когда они увидели, что печенеги и турки, от которых они должны были спасать Восточную империю, находятся теперь в рядах византийской армии и что император Алексей самым постыдным и вероломным образом пользуется службой неверных язычников, высылая их против христиан, воинов креста и Гроба Христова. Но если бы грозная сила Печенежской орды не была уничтожена половецкими полками и остатки ее не были превращены в покорное орудие византийской политики, то Константинополь в конце XI столетия был бы либо турецким городом, либо столицей Латинской империи на Востоке.
Турецкий эмир Чаха, который мечтал о покорении Константинополя и уже носил титул и облачение восточных императоров, не успел привести флот на помощь своим союзникам, печенегам, весною 1091 года и тем самым осудил себя самого на гибель. В борьбе с греческими морскими силами он потерял сначала часть своих завоеваний, а потом и самую жизнь. Византийская интрига успела вооружить против него султана Никеи, на дочери которого он был женат, и опасный своей предприимчивостью враг погиб от руки своего тестя.