Пелэм, или приключения джентльмена
Шрифт:
Я отвел Гленвила в сторону.
— Друг мой, — сказал я ему, — поверь, я вполне разделяю твое возмущение, но мы должны сделать все, только бы не разъярить этого подлеца. Чего он требует?
— Я нисколько не преувеличиваю, — ответил Гленвил — когда говорю, что он потребовал почти всего моего состояния, я ведь привык тратить безрассудно, и это сильно отразилось на моих средствах. Он требует именно ту сумму, которую я отложил в качестве приданого для сестры в добавление к ее личному состоянию.
— В таком случае, — сказал я, — отдай ему эти деньги. Сестра твоя выходит за меня и ни в каком приданом не нуждается. А что касается лично тебя, то ведь тебе не так уж много нужно, и ты разделишь со мною все, что у меня есть.
— Нет, нет, нет! — вскричал Гленвил.
Природное великодушие снова подхлестнуло в нем гнев, он вырвался из моих рук и угрожающе двинулся на Торнтона. Эта достойная личность по-прежнему возлежала на диване, поглядывая на нас с полупрезрительным, полуторжествующим видом.
— Сию же минуту убирайтесь вон, — произнес Гленвил, — не то раскаетесь!
— Как! Еще одно убийство, сэр Реджиналд! — сказал Торнтон. — Ну нет, я не воробей, чтобы мне свернула шею такая дамская ручка, как ваша. Дайте мне то, чего я требую, подпишите бумагу и избавитесь от меня на веки вечные и еще на один день в придачу.
— Такого безумства я не совершу, — ответил Гленвил. — Если вы соглашаетесь на пять тысяч фунтов, то эту сумму вы получите. Но пусть мне петлю накинут на шею, вы из меня не вытянете больше ни гроша.
— Пять тысяч! — повторил Торнтон. — Да это же одна капля, пустяк, вы просто смеетесь надо мной, сэр Реджиналд. Ну, я человек благоразумный и, пожалуй, кое-что сбавлю, хотя требования мои вполне справедливые. Дайте мне возможность уютно и удобно устроиться в жизни, завести свору охотничьих собак, хорошенький домик и к нему участок земли да девушку по моему вкусу, и я буду считать, что мы с вами квиты. Вот мистер Пелэм, джентльмен башковитый, который сам себе свинью подкладывать не станет, хорошо знает, что пяти тысяч фунтов для всего этого мало. Положите мне тысячу фунтов в год, то есть дайте кругленькую сумму в двадцать тысяч зараз, и я не потребую от вас больше ни гроша. Черт побери, от пьянства всегда страшная жажда; мистер Пелэм, протяните-ка мне вон тот стакан с водой, у меня голова что-то кругом пошла.
Видя, что я даже не шевельнулся, Торнтон встал и, проклиная всех гордецов на свете, с важным видом двинулся к столу, чтобы взять случайно стоявший на нем стакан с водой; неподалеку лежал портрет злосчастной Гертруды. Игрок, пьяный до такой степени, что плохо отдавал себе отчет в своих действиях и словах (иначе он, по всей вероятности, сделал бы, если употребить одну из его любимых, характерных для его профессии поговорок, более удачный ход), взял в руки портрет.
Гленвил заметил это движение и в один миг оказался уже рядом с Торнтоном.
— Не прикасайся к нему своими проклятыми лапами! — бешено закричал он, уже не владея собой. — Положи сейчас же на место, или я разорву тебя на клочки.
Но Торнтон крепко зажал портрет в руке.
— Вот это штучка! — издевательски протянул он. — Ну кто бы еще так хорошо нарисовал какую-то жалкую… (тут он употребил слово слишком грубое, чтобы его воспроизвести).
Не успело это слово вылететь из его уст, как он во весь рост растянулся на полу. Но Гленвил на этом не остановился. Как тяжело он ни был болен, порыв ярости подхлестнул его атлетически сложенное тело: он поднял игрока, словно малого ребенка, и потащил к двери; в следующий момент я услышал, как Торнтон тяжело скатился вниз, что было весьма мало похоже на изящный и медленный спуск по лестнице.
Гленвил вернулся в комнату.
— Боже мой! — вскричал я. — Что ты наделал!
Но он был еще слишком разъярен, чтобы обратить внимание на мои слова. Обессиленный, задыхающийся, прислонился он к стене; зубы его были стиснуты, глаза сверкали особенно страшно из-за лихорадочного блеска, который придавала им болезнь.
Тут я услышал, как Торнтон вновь поднимается по лестнице. Он открыл дверь и едва переступил порог. Никогда еще не видел я на человеческом лице выражения такой беспредельной злобы и ярости.
— Сэр Реджиналд Гленвил, — произнес он. — Сердечно вам благодарен. Чтобы сцепиться с медведем, надо иметь железные когти. Вы бросили мне вызов, а ответ мой вам доставит палач. Будьте здоровы, сэр Реджиналд, будьте здоровы, мистер Пелэм. — С этими словами он закрыл за собою дверь, быстро спустился по лестнице, и в следующее мгновение его уже не было в доме.
— Нельзя терять ни секунды, — сказал я. — Закажи почтовых лошадей, впряги их в свою карету и тотчас же уезжай.
— Ты неправ, — ответил Гленвил, постепенно приходя в себя. — Я не должен бежать. Это не просто бесполезно, а гораздо хуже. Это было бы самым явным доказательством моей виновности. Пойми, что если Торнтон действительно пошел донести на меня, я буду арестован агентами правосудия задолго до того, как достигну Кале. А если бы я даже добрался туда, то во Франции они схватят меня так же легко, как и в Англии. Но, говоря по правде, я не думаю, чтобы Торнтон донес. Для такого человека, как он, деньги — искушение более сильное, чем жажда мести. На свежем воздухе он минуты через три протрезвится и сообразит, что убивать ради утоления мгновенной вспышки злобы курицу, несущую золотые яйца, — чистое безумие.
Нет: самое правильное для меня — ждать до завтрашнего утра, как я и намеревался. А тем временем он, по всей вероятности, нанесет мне еще один визит, и я с ним сторгуюсь.
Несмотря на мои опасения, я не мог не видеть всей справедливости этих соображений, тем более что у меня самого имелся в их пользу довод гораздо более сильный чем все, приведенные Гленвилом. Это была глубочайшая внутренняя убежденность в том, что сам Торнтон виновен в убийстве Тиррела и что поэтому он ради личной своей безопасности постарается избежать нового, обстоятельнейшего следствия по этому ужасному делу, а если он обвинит Гленвила, — без этого не обойдется.
Оба мы ошибались. Сильные страсти негодяям свойственны так же, как и честным людям. Они тоже способны жертвовать своей выгодой этим страстям, хотя, по расчетам людей рассудительных, выгода — единственное правило, которым они руководятся.
Пережитое волнение так обессилило Гленвила, что он снова попросил меня оставить его. Я согласился, взяв с него обещание, что он увидится со мною вечером, ибо, несмотря на мою уверенность, что Торнтон не приведет своей угрозы в исполнение, я не мог до конца заглушить в себе мрачного рокового предчувствия.