Пепел богов. Трилогия
Шрифт:
— Он тебя видит, мастер, — проговорил один из приделанных.
— Я знаю, Харш, — ответил незнакомец, и Кай тут же узнал коротышку, которому пронзил близ харкисского тракта сердце. — Он даже знает мое имя.
— Пангариджа, — произнес Кай.
— Арш! — чуть повысил голос незнакомец, и воевода напал на охотника.
Наверное, он и в самом деле был отличным мечником, этот окольцованный бронзовым браслетом воевода, но вряд ли он хоть раз сражался против пустотной мерзости. Вряд ли ему был известен тот холод, которым овевает воина или охотника пролетающий в волосе от его тела клинок, клык или причудливо изогнутый рог. Вряд ли он знал, что мало уметь «скрестить мечи», если противник готов убить тебя, не скрещивая их.
Кай сдвинулся на полшага, повернулся слева направо и крутанул мечом не поперек,
— Полезная в хозяйстве вещь, — гулко заметил Пангариджа и обратился к Харшу: — Он ловок, не так ли? Впрочем, ты уже знаешь.
— Но он пока еще обычный человек, — ответил Харш, и шестеро напали на Кая одновременно.
Так ему показалось. Наверное, он ошибся. Хотя бы потому, что мог оценивать и думать лишь доли секунды, которые потребовались, чтобы ближайшему из приделанных сделать пять быстрых шагов в сторону охотника и скрестить с ним меч. Все шестеро не могли одновременно напасть на Кая. Он стоял возле дверей, и напасть на него, не боясь поранить соратников, могли разом только трое. Но они все-таки напали сразу вшестером, умудряясь орудовать мечами так, что ни один из них не цеплял другого, но каждый стремился нанести урон охотнику. Это удалось троим. Кай почувствовал жжение в бедре, голени, левом плече. Пятеро откатились, шестой остался лежать, зажимая перерубленную гортань, плюясь черной кровью.
— Медленно, — раздраженно начал гудеть Пангариджа, и тут охотник ринулся вперед сам. Осела на пол, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности, туша Харша. Захрипел, брызгая кровью из сонной артерии, еще один приделанный, но оставшиеся трое вдруг разошлись на шаг и устроили охотнику стальную карусель. Он все еще не чувствовал боли ни в ноге, ни в плече, но и нога, и плечо становились слабее, с каждым мгновением слабее, как становятся слабее шаги водоноса, который несет все тот же кувшин, но несет его долго, слишком долго.
— Медленно! — взвыл Пангариджа, расправил крылья, зашипел, ухнул, дунул, и вся четверка была сбита этим дыханием с ног. Кай вышиб спиной дверь, упал, закопавшись в переломанных скамьях и троне, а трое приделанных оказались размазаны по стене.
— Медленно, — прогудел Пангариджа, шагнул вперед и вдруг с удивлением посмотрел на собственное тело. В его груди торчал брошенный Каем нож. — Ловко, — с восхищением отметил пустотник, стиснул рукоять огромной ручищей, сжал, вытянул ладонь с горсткой железной пыли и снова дунул. И Кай, который с трудом поднялся на ноги, вновь полетел, теперь уже через наваленный, переломанный хлам внутрь зала, под ноги ошалевшим, белым, как смерть, ловчим, упавшему на колени ураю, стоящей рядом с ним Тупи, Этри, сыну урая с обнаженным мечом. Туда, где в глубине зала среди мерцающих, словно выложенных раскаленными углями кругов стояла в распахнутой одежде, расставив руки в стороны, ужасная и прекрасная Каттими. И в тот самый миг, когда чудовищная фигура с темными крыльями заполнила собой дверной проем, девчонка соединила на обнаженной груди руки и начертила острыми ножами между ключиц крест.
— О-о-о-о!!! — завыл на одной ноте Пангариджа, и всех, кто стоял в зале, накрыла удушливая раскаленная вонь, но и сама крылатая фигура задрожала и вдруг исчезла, только хлопанье крыльев раздалось где-то за арками галереи. И все кончилось.
— Все, — прошептал Кай и потерял сознание.
Глава 22
Вдвоем
Он пришел в себя в лодке. Понял это, еще не открыв глаз. Скрипели весла в уключинах, плескалась, шуршала по бортам вода, что-то постукивало о дерево, холодный ветер обжигал лицо. Кай шевельнулся, напряг руки, ноги, спину. Ощутил жжение в бедре, голени, плече, но не смертельно, бывало и хуже. Даже не помешает и двигаться. Вот только все остальное, что не жгло, не пекло, но ныло, позволяло предположить участие в драке, где его все-таки повалила на пол и затоптала пьяная артель хурнайских портовых
«Однако все еще жив», — подумал Кай и открыл глаза.
Над ним было низкое серое небо, с которого, щекоча кожу, падали, завивались кругами снежинки. Кай с трудом повернулся, сбросил теплые одеяла, сел. Каттими сидела на веслах. Она казалась изможденной, да, скорее всего, и была таковой. Под глазами темные круги и тени, нос и скулы заострились, губы покрылись коркой. Хотела что-то сказать ему, но не смогла. Губы задрожали, и ей, чтобы не разрыдаться, пришлось прикусить губу. Но глаза все равно налились слезами.
Кай огляделся. Вокруг только серая холодная вода. Кое-где белели принесенные притоками Хапы с гор куски льда. Вольный берег скрывал туман, а там, где должен был быть Хилан, тянулся заснеженный лес.
— Лиг пять уже отгребла на север, — прошептала осипшим голосом Каттими. — Или больше. Всю ночь гребла и с утра. Сейчас уже полдень. Ведь нам на север надо?
Она все-таки зарыдала. Затряслась, кусая губы. И Каю странным образом стало легче от этих слез. Его собственные боли, его немощь обратились перед плачущей девчонкой в пустяки. Он поднялся, шагнул вперед, поймал рукой тонкую шею Каттими, прижал к груди ее лицо, опустился на колени, заставил ее бросить весла, поймал губами искусанные губы и согревал их губами до тех пор, пока дрожь, пробивающая девчонку, не утихла. Потом снял с пояса фляжку, которая все еще была на треть полна крепчайшим кетским пойлом, сорвал с нее пробку, поднес к губам Каттими:
— Согрейся.
Она выпила все. Поперхнулась, расширила глаза, замахала руками, потянулась за мехом с водой, но Кай раскрыл суму и вместо воды сунул ей в стертые до кровавых мозолей ладони кусок вяленого мяса и харкисский дорожный хлеб — твердый круг из смешанной с сухими ягодами и избавленными от косточек фруктами муки. Усталость и вино сделали свое дело, глаза Каттими начали закрываться, и вскоре она уже сопела в середине лодки под теплыми одеялами.
Кай сел на весла и принялся выгонять из тела холод, хвори, боль, жжение и все то, что копилось в нем год от года и вроде бы исчезало под натиском молодости, но нет-нет да и наваливалось скопом. Ближе к вечеру туман рассеялся, с вольного восточного берега потянуло нехорошим дымом, на западном берегу мелькнула прибрежная деревенька. Дома стояли без единого огонька, лежавшие под крутым обрывом лодки были разбиты. Кай греб еще час, пока не заметил под выползшей на высокий берег чащей устье оврага, точнее, забитую кустарником, присыпанную снегом промоину. Окинул взглядом пустынную серую гладь воды, посмотрел на низкое небо. Казалось, что оно было готово навалиться на одинокого гребца и придушить его, но крылатого соглядатая не только не было видно, но и не чувствовалось. Теперь уже Кай не смотрел вверх так же, как раньше. Раздражение сменилось тревогой или даже опаской. В схватке с Пангариджей у него не было ни единого шанса. Хотя он нащупал на дне лодке ружье, если повезет… Впрочем, сначала нужно было отдохнуть и собраться с мыслями.
Лодка скоро ткнулась в сырой, подбитый тонкой коркой льда берег. Кай спрыгнул на песок, захрустел льдом, поежился. Низкое небо не сулило мороза, но тепла не обещало тоже. А как раз тепло было необходимо в первую очередь. Оглядевшись и уверившись, что опасности нет, Кай вытянул лодку на пару локтей из воды и отправился к промоине. К счастью, берег был не глинистым, а известковым. Стены промоины были выморожены до сухости, а древесный мусор образовывал завал только у песчаного выплеска к воде. Прочий бурелом, набросанный ветром и водой, толстой, нанесенной снегом крышей лежал на сползшей в ущелье ветле. Корни старого дерева держались за белой камень одной стороны промоины, облетевшая крона упиралась в другую. Длинные и узкие листья образовывали на дне расщелины слежавшийся от ушедшей сырости ковер. Поглядывая на лодку, Кай сдвинул с мест несколько валунов известняка и устроил что-то вроде ловушки для костра, чтобы скрыть его от соглядатая с реки. Опасностью с высокого берега можно было пренебречь. Когда-то рыбацких деревень на правом берегу Хапы было предостаточно, но все они располагались в тех немногих местах, где пласты известняка хотя бы слегка опускались к воде. Тракт же проходил в десяти лигах от берега, а в лесах между трактом и Хапой дичь почти не водилась, и потому они никому не были интересными.