Пепел богов. Трилогия

Малицкий Сергей Вацлавович

— Коня моего готовь, да к этому близко не подводи, — сунул в ладонь хозяину серебряный Тарп и бросился бежать. Мальчишка встретился ему на полпути. Он был бледен.

— Что там? — встряхнул его за грудки Тарп.

— Там, там… — Гонец задохнулся. — Там нет никого. Корзина стоит на кровати и сопит, как будто в ней сидит кто!

Тарп, расталкивая женщин, срывая веревки и расшвыривая белье, влетел по лестнице на галерею дома. Дверь в комнату лекаря была открыта. В ней ничего не изменилось, разве только корзина стояла на кровати. Тарп остановился. В корзине кто-то сопел. Готовясь увидеть что-то ужасное, старшина приблизился к постели и поднял одеяло, прикрывающее содержимое. На дне корзины лежала курица со

спутанными ногами и крыльями. Птица косила на старшину глазом, полным ужаса. В клюв ей была вставлена детская свистулька.

Во дворе дома послышался грохот и рев. Крики возмущенных женщин мгновенно затихли и сменились визгом. По лестнице загрохотали шаги.

Тарп шагнул на балкон и мгновенно спрыгнул вниз. За его спиной раздался раздраженный вопль. Едва успев отскочить за угол соседнего дома, старшина увидел невозможное. Из двери высунулась огромная седая голова, которая, реши кто-нибудь сохранить ее до весны, вошла бы не во всякую кадушку, ужасные синеватые губы громко свистнули, и вслед за тем толстая нога высунулась наружу и одним ударом снесла балкон. В проулке застучали копыта, и под балконом показался черный конь. Выламывая оконный проем и расширяя собственной тушей балконную дверь, смотритель вывалился наружу, довольно ловко попал на спину собственному коню и, наклонившись вперед, сунул животному в пасть трепыхающуюся птицу.

Тарп отступил за угол.

Того, что он видел, просто не могло быть. Но оно происходило на самом деле! Только что разворотило дом Харавы, а теперь явно направилось в сторону лекарской. Сглотнув слюну, Тарп побежал обратно к гостинице. Ошибиться он не мог. От копыт коня на мостовой Ака оставались выбоины.

Пока Тарп забирал у хозяина коня, недолго разделял с ним радость, что необычный постоялец покинул гостиницу и даже ничего почти не сломал, разве только внутреннюю лестницу обрушил, да добирался до лекарской, той уже не стало. Угол здания был снесен, у развалин, судя по балахону, валялся труп смотрителя Ака без головы, там же лежал разломанный на части дубовый стол. Поодаль толпились растерянные стражники, чесал затылок старшина стражи. На ступенях писарской сидел, всхлипывая, писец.

— Это что было? — скривился в гримасе старшина и побежал навстречу Тарпу. — Что это было? У вас в Хилане тоже такое случается? Может, Пагуба, начинается? Так небо пока еще не потемнело! Что делать-то? Урай наш вне себя, отправил постельничего на башню, отсвечивать в Хилан о беде! Что за зверь бродит по городу?

— Что с этим? — спросил Тарп, кивнув на труп смотрителя.

— Болезный, поди сюда! — рявкнул старшина в сторону писца. — Не повезло, я думаю, храмовнику. Шел себе поутру в храм, да попал в этот… ураган. Ну рассказывай, что тут приключилось, о каком чудище ты тут говорил?

— Это… — захрипел писец, да так, что старшине пришлось стукнуть его по спине. — Я грохот услышал, выскочил на улицу, а оттуда, из лекарской, прямо через стену выходит чудище. Как человек, только больше. В два раза больше в ширину. И на голову выше. На две головы выше. Стол он вынес. Ну понадобился стол, так зачем стену выламывать? Ему на голову камень сыплется, а он только плюется. И тут еще зверь его. Вроде лошади, но зверь. Разве лошадь может человеку голову откусить? А эта откусила. И чудище, которое со столом, тоже могло голову откусить. Но оно стол нюхало. Нюхало, а потом дало понюхать зверю. Ну лошади то есть.

— А потом? — скривился старшина.

— Потом уехало, — сморщил лицо писец и показал на мостовую: вдоль улицы виднелись выбитые, разбитые камни.

— Ну что ты будешь делать? — взмахнул руками старшина.

— Ничего, — медленно проговорил

Тарп, садясь в седло. — На небо посматривать и Пагубы ждать. И ураю передай, что ничего делать не нужно. Это был ловчий Пустоты, старшина. И я бы не советовал тебе вставать у него на пути.

— А ты куда ж? — оторопел старшина.

— За ним, — ответил Тарп. — Не думай, знакомиться не собираюсь, издали хочу подивиться, а то из оплота не увидишь ничего, он же без окон…

Глава 15

АРАИ

Если бы Луку встретился знакомец да спросил его, куда тот направляется, он вряд ли смог что-нибудь ответить. А ведь правил лошадью, не забывал накормить и напоить ее, огибал деревеньки и придорожные заведения, избегал встреч со странниками и торговцами, что было не так уж и трудно. Дорога на Ламен словно рассекала Текан на две части: севернее ее вставали если не глухие, так уж точно величественные хвойные леса с некоторым количеством лугов, в основном по долинам притоков Хапы, а южнее начинались степи с островками леса, да и то в основном в виде рощиц и дубрав. Хотя как рассказывал Курант, и южнее встречались чащобы, но находились они в основном вдалеке от дорог, да и не длились на многие лиги.

Но Лук не думал ни о чащах, ни о дубравах, хотя огибать деревеньки предпочитал, скрываясь в последних, но только потому, чтобы не спешиваться, — в чащобе пришлось бы вести коня под уздцы. Вечером, забравшись в укромный овраг, он стреножил лошадь, вытащил из мешка одеяло, устроил под колючей акацией ложе, растянул по окружающим кустам насторожь и забылся в беспокойном сне, а утром, когда почувствовал, что продрог, понял, что трясется не от холода — от страха. Теперь, когда возбуждение, охватившее его в трактире, прошло, когда мерзость, затопившая нутро, отхлынула, остался только страх. Он испугался. Нет, не того, что сотворил в трактире с ловчим Ганком. Он испугался самого себя. Испугался того, что вдруг полезло у него изнутри, захватило его почти полностью и на недолгое время превратило в наблюдателя того, что делает кто-то по имени Луккай, или Кир Харти, словно руками и оружием приемного сына Куранта управлял кто-то другой. Испугался сладости, которая проникла в его нутро, опьянила, взбодрила, наполнила руки силой, но, что было ужаснее всего, окатила жаждой, жаждой крови, жаждой мучений для врагов, жаждой боли, которую он хотел причинять собственными руками.

Однажды повозка Куранта заехала в Кету. Как раз в этот день храмовники истязали очередного несчастного, назначенного в угоду любопытствующей толпе колдуном. Луку уже приходилось натыкаться на результаты бдений смотрителей — казненных не снимали со щитов неделями. Приходилось ему и слышать крики несчастных. Да и видеть если не казни, то истязания рабов или луззи. Но в тот день он увидел самое ужасное. Не зрелище уничтожения чужой плоти, перемалывание ее и извлечение из нее мук. Нет, он увидел лица храмовников. Они упивались кровью, упивались болью, которую причиняли несчастному, пьянели настолько, что падали как пьяные, поднимались и даже начинали выкрикивать какие-то песни или гимны.

В тот день Курант не закрыл полог повозки, не приказал Самане уводить лошадей в сторону. В тот день он дал досмотреть детям казнь до конца, хотя Харас и шипел с облучка, что надо бы метнуть нож да прекратить страдания несчастного. Когда все кончилось, Курант медленно проговорил, отчего-то поочередно касаясь рук Хараса, Лука, Неги:

— Нельзя выращивать внутри себя зверя, потому что он сожрет ваше сердце быстрее, чем вы даже можете себе представить. И тогда вы сами станете зверьми. А зверю очень сложно остановиться. Очень.