Пепел богов. Трилогия
Шрифт:
Заночевал он на постоялом дворе в большой слободке, которая находилась в пяти лигах от окраины Зены. Наелся от пуза деревенской еды, потом отправился в каморку, которую снял под крышей, считай, что на чердаке. Обнаружил, что дверь в каморке не запирается, усмехнулся и, забрав соломенный тюфяк и одеяло, через слуховое оконце вовсе перебрался на крышу, прикрыв его на тот же самый замок, которым оно и было заперто. Ночью в его клетушке слышался стук и ругань, а утром Лук как ни в чем не бывало спустился по лестнице в зал и, подойдя к побелевшему от ужаса хозяину постоялого двора, вытащил из ножен на ладонь меч. Трясущийся старик вернул уплаченный за ночлег медяк и на глазах Лука набил представленный ему заплечный мешок первоклассной едой, поместив уже под самую завязку мех отличного вина. Лук помахал трактирщику рукой и вышел на улицу. На скамье через дорогу сидели с вытянувшимися лицами трое здоровяков, судя по масти и конопатым носам — отпрысков резвого хозяина. Лук помахал и им и зашагал в сторону, противоположную Зене.
Как он и предполагал, через лигу за околицей поселка сзади послышался топот. Оглянувшись, Лук увидел здоровяков, которые, вооружившись кольями и косами, верно, чувствовали себя непобедимыми. Свернув с дороги, он побежал к раскинувшемуся на некотором отдалении от нее оврагу, а затем, когда дети трактирщика, не говоря ни слова, напали на него, порубил всех трех. Тела сползли в густую траву, а Лук вытер пучком травы лезвие меча и вдруг понял, что вся та тошнота, которая овладела им после этого убийства, ничего не значит по сравнению с тем отвращением, которое он испытывал бы к самому себе, уйди он из этого трактира еще ночью, предоставив разбираться с негодяями или страдать от них следующим постояльцам.
К городу Лук подошел уже после полудня. Зашел в одежную лавку, купил пару платьев, исподнего, платков, легких ботинок для Хасми. Проходя мимо лавки ювелира, остановился, затем толкнул тяжелую дверь и вошел внутрь. Рослый охранник, увидев меч на поясе Лука, вскочил на ноги, но, поняв, что перед ним юнец, вновь лениво опустился на стул. Лук подошел к бронзовому зеркалу, посмотрел на себя. Что же с ним стало? Щеки впали, глаза провалились, подбородок стал острым, уши или оттопырились, или лицо стало уже. На голове торчала щетка черных волос. Да, вроде бы совсем другой человек. Глаза, правда, уже начали светлеть, но зелень, кажется, еще не проявилась.
— Что желаешь приобрести? — с сомнением произнес полноватый приказчик, играя висящей у него на шее серебряной цепью.
— Что-нибудь для девушки из клана Сурна, — попросил Лук. — Для девушки из Туварсы. Браслет, брошку, кольцо. С желтой эмалью и изображением рога. Знак клана Сурна.
— Ну это уж как водится, — почесал затылок приказчик, — только редко у нас тут бывают гости из Туварсы. Есть одна вещичка, но дорогая.
— Покажи, — кивнул Лук.
Приказчик взглянул на стражника и, когда тот лениво поднялся, открыл шкатулку, которая стояла выше других.
— Вот. — Он вытащил тонкий браслет. — Отличная работа, серебро, желтая эмаль. Медальоны сменяют друг друга — пять овальных, залитых желтой эмалью, пять отшлифованных в форме серебряного рога. Надежная застежка. Но это браслет на ногу, на щиколотку для девушки.
— А на руку пойдет? — подставил запястье Лук. — Себе беру, хочу носить на память.
— О несчастной любви? — рассмеялся приказчик, прикладывая браслет к запястью. — В твоем возрасте рано думать о несчастной любви. Надо же, в самый раз.
— О счастливой, — не согласился Лук и защелкнул застежку. — Сколько?
— Золотой, — выпалил приказчик.
— Нет, — замотал головой Лук. — На водяной ярмарке ювелир из Зены, кстати, просил золотой за браслет, который был тяжелее этого в два раза, да и работа была более дорогой. С редкой зеленой эмалью, подобной изумруду. Для клана Травы. Знаешь такого мастера? Он был лысый, как обглоданная кость.
— Хозяина нет, — приуныл приказчик и захлопнул шкатулку, на дне которой и в самом деле лежал тот самый зеленый браслет. — А ярмарка в этом году не удалась, стряслось там что-то.
— Не знаю, — пожал плечами Лук, — я приценивался в первый день ярмарки.
— Твоя цена? — спросил приказчик.
— Половина золотого, — прищурился Лук. — И поверь мне, я знаю, что переплачиваю на четверть.
— Пойдет! — осветился улыбкой приказчик.
К нужному дому, о котором, как говорила Нега, не знала даже Самана, Лук подошел уже в сумерках. Дважды прошелся по соседней улице, но опасности вроде не заметил. И все-таки что-то не давало ему покоя, словно там, в этом едва приметном домике, что прятался за стеной ползучих ягодников, его ждало что-то страшное. Неопасное, но страшное. Лук еще раз огляделся — проулок был коротким, всего в три дома по каждой стороне, — и открыл низкие воротца. Ключа под тем камнем, о котором рассказывала Нега, не было. Лук подошел к двери. Она была заперта изнутри, и внутри кто-то был, и этот «кто-то» был не опасным, нет, он был усталым, испуганным, но родным.
— Эй? — прошептал в скважину замка Лук и вдруг услышал шаги, а когда дверь открылась, поймал в объятия плачущую Негу.
Уже через час она, худая и чуть живая, рыдая и смеясь одновременно, набивала рот едой, которую запивала вином, и рассказывала, рассказывала, рассказывала. О том, как быстро пошла на поправку, как нога Хасми оказалась хуже, чем они думали с самого начала, и как Такш мучился с ее ногой, парил ее в горячей воде, отмачивал в травах. А потом начался какой-то дурман. Такш пришел в хижину и сказал, что не может дойти до воды, хотя до нее всего-то было пятьдесят шагов. И Нега пошла искать воду — и не нашла, и Хасми. Куда бы ни шли они, все равно приходили к хижине. И тогда Такш помрачнел и сказал, что до них добрался Хозяин Дикого леса. А потом Нега уснула, а проснулась уже в ладье. Их всего было две. И в каждой кроме пятерых страшных некуманза, похожих на оживших мертвецов, сидели еще и пленники, которых заставляли грести. Лодки шли рядом, и Нега разглядела всех пленников. Среди них были ловчие, охотники и тот самый Паш, который навел ловчих на след Лука. Но Паша она почти не видела, он все время скулил и лежал на дне лодки. Ловчие гребли, гребли день и ночь, а диких охотников те, которые были похожи на мертвецов, ели. Живых разрывали на части и ели. Но самым страшным был Хозяин леса. Он почти не говорил, только иногда, когда нужно было сказать что-то ловчим. Но когда они уже были в устье Натты, когда миновали уже странный разрушенный город, Хозяин леса сказал о ловчих, что они хорошо гребут, и если они будут так грести и дальше, то он разрешит им есть не только сырую рыбу, которую вылавливает на ходу Такш, а кое-что повкуснее. Он сказал, что ему не нужны две девки, нужна одна, и лишнюю он собирается съесть. Скоро. Такш перевел его слова. Хасми даже позеленела, ясно было, что съедят ее. Да и Хасми была чуть полнее, чем Нега. И тогда Нега прыгнула. У нее были связаны руки сзади, но она прыгнула за борт как есть. Все-таки морская кровь что-то да значила. В воде перенесла руки вперед и поплыла в сторону. Проплыла под водой, наверное, не меньше чем двести локтей, а когда в глазах потемнело, сорвала лист кувшинки, их там вокруг островов было видимо-невидимо, свернула его в трубку и стала через него дышать. Где-то через час добралась до островка. Там перегрызла путы.
— Не испугалась чудовищ, которые там плещутся? — спросил Лук, с удивлением обнаружив, что по его щекам текут слезы и он вытирает их рукавом.
— Тогда нет, — сказала Нега. — Потом стало страшно, когда съела на острове все орехи, но не нашла ничего, из чего можно было бы сделать плот. Да еще и ночевать приходилось на деревьях, потому что эти огромные ящерицы ночами выбирались на берег. Зато заметила, что они не едят испорченную рыбу, даже на берег вылезают в другом месте, если там остатки от их трапезы. Испорченные остатки. Ну я обмазалась этой дрянью, подождала, когда она засохнет, и поплыла. И вот так и добралась сюда. А как же Такш? Хасми?
— Потом, все потом, — покачал головой Лук. — Такш убит, Хасми, надеюсь, жива.
Нега схватилась за голову.
— Да, — вздохнул Лук, — моя шалость ничего, кроме горя, не принесла. Курант, Самана, Арнуми и Нигнас тоже мертвы.
Нега зарыдала. Потом уже, ночью, она слушала рассказ Лука молча, только прижимая изо всех сил к груди его ладонь, когда ей хотелось зарыдать еще сильнее или закричать. Уже под утро Лук вспомнил о подарке, снял его с запястья и надел ей на щиколотку.