Пепел к пеплу (сборник) -
Шрифт:
А ты знаешь – хотя откуда, ведь я не писал тебе – что у той, последней черной ели на площади треснул ствол, иглы пожелтели и осыпаются? Трещину заметили в день моего приезда… а через месяц умерло шесть человек… и Хелен.
Неужели это похоже на совпадение, на случайность? По-моему, это больше похоже на месть, и теория доктора Стоуна об одухотворенной Природе обретает иной смысл. А если допустить на мгновение существование духов Природы, в которых тысячелетия верили наши предки – то можно допустить, что они могут испытывать чувства, сходные с нашими. Что они, по-твоему, должны чувствовать к людям, уничтожающим их дом и убивающим их собратьев, после того, как они веками навязывали нам свою волю, веками внушали
Может, ты еще не веришь, подыскиваешь правдоподобное объяснение, чтобы остаться в спокойном и привычном мире логики. Но я уже не могу так поступить, я чувствую, что самое невероятное с точки зрения здравого смысла и есть истина, какой бы неправдоподобной она не казалась.
Кажется, что все произошедшее со мной с дня приезда подготавливало почву к этому объяснению – даже твоя книга! Ты никогда не пробовал взглянуть на свои записи серьезней, чем на побасенки многовековой давности? Ты никогда не думал, что за ними стоит история во всей ее обнаженной неприглядности, что многое из того, что ты записал и обработал, следует понимать буквально? Не спеши считать доктора Стоуна безумцем, чья мания заразительна – ведь тогда его безумие разделяет вся деревня. Помнишь, ты мне рассказывал, что на Сочельник в церкви освящают елочные гирлянды? А сторож, который всю ночь перед Рождеством обходит ель дозором? Ты ни от кого не мог добиться объяснения этих традиций и счел их, для собственного спокойствия, причудами сельской глубинки. Действительно, в последнее время этот ритуал несколько утратил серьезность, с которой совершался раньше. Именно потому, что обряд был нарушен и вдрызг пьяный сторож отправился домой, долго сдерживаемый дух смог освободиться. Не все поняли серьезность происходящего, лес был укрощен и уничтожен слишком давно для короткой человеческой памяти.
Но доктор Стоун, в чьей семье лес забирал себе жертву в каждом поколении, не склонен был недооценивать угрозу. Он не разглашал своих подозрений раньше времени – он наблюдал и делал выводы. Теперь я с ним полностью согласен. Теперь я понимаю, почему в бреду мне мерещилось, что раскаленная черная смола капает мне в рот. Дневник Хелен, то, что я сам видел во время болезни, и наблюдения доктора Стоуна – все слилось воедино. Ты знаешь, что опорные балки в моем доме, единственном во всей деревне, сделаны из черной ели? Я не знал… Но теперь понимаю, что могло привлечь сюда Холлиса.
Как же я был слеп! Это он убил Хелен, опасаясь разоблачения. Он опасалась быстродействующего яда, а он дал ей медленный. Ее смерть не останется безнаказанной. Звучит достаточно выспренне, верно; но это то, что я сейчас думаю и чувствую.
Успокойся, Джеймс – я не стану ничего предпринимать, пока не удостоверюсь в истинности моих подозрений. Разве это мое намерение не подтверждает, что я остался в здравом уме и трезвой памяти? Всегда есть крохотный шанс ошибиться, и я не причиню вреда невиновному.
Вместе с доктором Стоуном мы обдумали наши дальнейшие действия. Признаться, я был восхищен его способностью превратить любой, самый запутанный клубок противоречий в ровную и тонкую путеводную нить.
От него я вернулся домой, сделав вид, что мне вновь стало хуже, и сразу улегся в постель. Мне почти не понадобилось ничего изображать – от открытий, обрушившихся на мою голову, я чувствовал жуткую слабость и головную боль. Моя «вернувшаяся» болезнь даст мне возможность проследить за Холлисом. Если подозрения Хелен верны, и он что-то ищет в моем доме, он обязательно чем-то себя выдаст. Я вспоминаю, как он всегда отказывался от моей помощи в оранжерее и старался побыстрей меня выпроводить…
P/S Странно я себя чувствую… Словно я долго плыл по самой поверхности жизни, никого не замечая из-за поднятых мною брызг, не замечая и не желая замечать… а события последней недели потянули
P/P/S Думаю, я давно понял, что пишу это письмо только для себя, чтобы избавиться от потрясения. Джеймс, несмотря на воображение писателя, ни за что мне не поверит – он не дышит воздухом Блэквуда, он не поймет. В его возрасте проще оставаться организованным скептиком. А я – вполне ли я верю, несмотря на все доказательства, несмотря на то, что я видел собственными глазами?
Кажется, мне действительно удалось успокоиться, упорядочить разбегающиеся мысли. Нужно сжечь письмо.
Черновик неотправленного письма к Джеймсу Э. Фоллоу
«Дорогой Джеймс!
Кажется, за время моего пребывания в Блэквуде я приобрел еще одну скверную привычку – самокопание.
Скажи, приходилось ли тебе испытывать странное ощущение, когда ты понимаешь, что история окончена, но прочувствовать это ты еще не успел. Мысленно ты еще там, в прошлом, договариваешь недоговоренное тем, кто давно ушел; и кто-то легким прикосновением (уж не ты ли сам?) снова заводит в душе маятник сомнений. Одно утешение – что амплитуда колебаний постепенно уменьшается, и это обещает, что когда-нибудь наступит день, когда ты сможешь насладиться душевным спокойствием в полной мере. Diable, я до сих пор не знаю, точно ли я его убил.
Может, это был навеянный лихорадкой кошмар, хотя я помню тяжесть пистолета в моей руке, помню рывок отдачи и звук выстрела. Но тело, которое на полу рассыпалось ворохом еловых ветвей, отдаленно напоминающим человеческий силуэт – да полно, было ли это? Однако если я и в самом деле вернулся на скользкую дорогу воспоминаний, то лучше пройти по ней с самого начала (извини, Джеймс, но, похоже, ты не получишь это письмо)
Когда я вернулся домой после беседы со Стоуном, то следом вернулась слабость и шум в ушах, я едва смог вскарабкаться по лестнице, а потом к ним присоединились головная боль и жар. Холлис, поставив возле меня чашку отвара, спустился вниз, а я лежал в постели и скучно переживал собственную беспомощность, пока не уснул.
Проснулся уже за полночь, словно от рывка, и, невзирая на свое состояние, решил все-таки попробовать проследить за Холлисом. Почему-то я не ожидал найти его в своей комнатушке, и не удивился, когда его действительно там не оказалось.
Я спустился вниз очень тихо, из-за жара мне казалось, что я беззвучно плыву в сером облаке; осторожно, не для опоры, а скорее желая вернуть реальный мир, я прикасался к чудовищно холодным стенам одной рукой. Во второй у меня был пистолет, но я не помнил, как и когда я успел его взять – все было стерто серым облаком.
За эти два месяца половицы и ступени каким-то чудом перестали скрипеть и потрескивать, что сейчас было мне только на руку.
Чтобы убедиться в том, что Холлиса в доме нет, у меня ушло около часа – не знаю точно, время тогда не имело большого значения, оно то останавливалось, то снова бросалось под ноги. Наконец я пошел в оранжерею. Сквозь щель во входной двери я действительно увидел Холлиса и решил не входить – пока.
Он стоял ко мне спиной, согнувшись над тем самым розовым кустом. Я не знаю, как он не почувствовал мой взгляд – наверное, был слишком увлечен работой. Он осторожно вынимал из огромной, полуразбитой декоративной вазы, где рос куст, горсти земли, постепенно освобождая корни. Это продолжалось довольно долго, потому что Холлис действовал очень осторожно, ласково, напевно что-то приговаривая. Я не мог видеть его лица, но был уверен, что он улыбается.