Пьер Ришар. «Я застенчив, но лечусь»
Шрифт:
Один из них был моим учителем французского, другой – латыни.
Этот союз между ними и моими родственниками по случаю трапезы, обильно заливаемой вином, ничуть не радовал меня.
За столом сидели самые достойные члены семьи. Мои дедушка и бабушка, сестра отца, которая всегда была со мной необычайно добра, ее сын, мой кузен, будущий политехник, его отец Поль, также бывший политехник, и я – просто вежливый мальчик, вероятно, даже слишком вежливый для нормального человека.
А отец? Он, как обычно, отсутствовал. Дядя Поль, мой крестный, выполнял свои обязанности с чувством
Я не знал, куда себя деть. И вообще, все не знали, куда себя деть. Но поскольку они собрались из-за меня, то посадили на край стола, у всех на виду.
Шпильки, которые они поначалу подпускали, конечно, насторожили меня. Хотя я и так был настороже.
Заговорили о плохих отметках по некоторым предметам. О них напомнил первый аббат. Второй – прокомментировал. Дедушка и бабушка выразили сожаление. Находившийся как будто вне игры мой кузен, выступавший в этой ситуации скорее как пособник властей, чем как ученик коллежа, нашел смягчающие вину обстоятельства, которые только подхлестнули спор, а когда дошло дело до поданных к столу перепелок, бой уже шел по всему фронту.
Был поставлен главный вопрос – умен ли я?
Это было заминированное поле. Вот уже десять лет, как я всячески старался сходить за куда более глупого ученика, чем был на самом деле, поняв, что тогда с меня и спрос будет меньше. А что я услышал в то время, как хрустели косточки перепелок и языки причмокивали от удовольствия? Что у меня был, оказывается, оригинальный, склонный к размышлению ум.
Мой дед так и застыл на месте, как и позабытый им соус. Бабушка метала маленькими пронзительными глазами вопросительные взгляды. Кузен был в восторге. Более умный, но менее хитрый, чем я, он не заметил нависшую надо мной опасность. А говоривший аббат, уже выпив третий бокал коньяка и находясь в блестящей форме, видя перед собой внимательную аудиторию, добавил, словно опустив нож гильотины: «Он умен».
Его коллега аббат, не желая отставать, выпил до дна свой фужер и, чтобы не упустить следующий, занялся анализом моего случая. Из его слов явствовало, что в том шлаке, который заполнял мой мозг, им обнаружено несколько драгоценных камней.
Вообще-то, это был комплимент ему самому и его дару дедукции.
Теперь вся семья смотрела в мою сторону, возмущенная и обрадованная одновременно.
– Ты неплохо скрывал свою игру, – заметил крестный.
Словом, они поняли, что перед ними не столько придурок, сколько обычный лентяй.
Дедушка погрузился в размышления. Значит, не все потеряно. Значит, я вполне смогу поступить учиться в высшее заведение, хотя и потребуется много-много трудиться. Наконец, это означает, что я смогу в один прекрасный день стать его преемником, взяв в свои руки бразды правления принадлежавшей ему сталелитейной империи.
Браво аббаты! Ловкий ход!
С удовлетворением откинувшись на спинки своих кресел, с сигарами в зубах, скрестив ноги, они завершили
– А что он собирается делать дальше в жизни?
Пришло время вернуть им ощущение реальности. Для чего я нанес как бы ненароком точный удар.
– Я хочу стать актером.
Это прозвучало столь неожиданно, что все расхохотались. Какой же я все-таки шутник!
– Не разыгрывай дурачка, – сказала бабушка, – и отвечай господину аббату.
Я оставил в тайне свою сокровенную мечту – ведь это был пущен пробный шар – и спрятался за двусмысленным ответом:
– Я готов заняться тем, к чему буду подготовлен нынешней учебой.
Все были удовлетворены, им стало ясно, что я вознесусь очень высоко.
– Робер, можете принести спиртное.
И тем не менее…
Они ведь всегда бывали довольны, когда я оживлял конец трапезы своими артистическими представлениями.
– Все это еще ни о чем не говорит, молодой человек.
Можно было, в общем, и так сказать…
Запоминать стихи и декламировать их на вечерах меня научила моя мать в те времена, когда я жил с нею.
По просьбе зрителей я расширил репертуар дуэльной тирадой, во время которой мог наилучшим образом проявить свои способности в жестикуляции.
Провинциальные родственники хотели убедиться в моих парижских успехах. Так что едва я приезжал в замок, как меня приглашали на «гала-представления».
Я был достаточно осторожен вначале, понимая, что публика в замке не обладает той же реакцией, тем же добродушием, что и парижская, в семье моей матери. Меня переубедили с помощью лестных аргументов. Кроме того, мне полагался модный тогда костюм и настоящая шпага, без которой дуэль выглядела бы пантомимой а-ля Марсо (имя популярного мима Марселя Марсо).
Перед самым десертом я вставал из-за стола, извинялся перед гостями, не забывая хлебнуть последний глоток «кло-воже» разлива 1928 года, и бежал переодеться перед выступлением.
Пока я со страхом ожидал за дверью столовой, когда меня объявят, верный слуга Робер, главный администратор и суфлер, разделявший мои страхи, проверял опрятность моего костюма и как ходит шпага в ножнах.
Ведь нет ничего смешнее, чем шпага, не вылезающая из ножен в тот момент, когда собираешься фехтовать. Это случилось со мной однажды, и я так разнервничался, что свалил стоявшую поблизости вазу, вызвав громкий смех, который меня весьма обескуражил.
Короче, Робер с уверенным видом профессионала осторожно приоткрывал дверь, разглядывая, словно в глазок занавеса, сидящую за столом публику.
– Ну как они, Робер?
– Сегодня вечером они в хорошем настроении. Но пусть мсье не волнуется, они не посмеют не смеяться…
Я отправился в Париж, оставив семью в полной растерянности перед лицом принятого мною решения.
Бабушка живописала всю глубину порока, в который меня ввергнет жизнь в столице.
Внезапно ощутив всю меру своей ответственности, отец нарисовал такую картину моего будущего, в сравнении с которой судьба Жервезы из романа Золя была милым пустячком.