Перебежчик

Гудок заводской котельной надрывался до тех пор, пока площадь перед главными воротами не была до отказа забита народом. На тревожный зов прибежали подкатчики и канавные, завальщики и обрубщики, даже кое-кто из подручных сталеваров, выскочив из душного, пропитанного чадом мартеновского, становился неподалеку, чтобы и речь послушать, и от печи особенно не отлучаться.

На самодельную трибуну поднялся председатель рабочего совета завода. Оглядев собравшихся, он выкинул высоко над головой руку, и тотчас оборвался гудок, словно председатель движением своей руки перекрыл доступ пара.

— Товарищи! — произнес он первое слово, и все мгновенно почувствовали, что случилось непредвиденное, что не зря они бросили свое рабочее место. Сейчас здесь, у проходных, решается их судьба, судьба завода, а может, города. Так думал и молодой слесарь Роман Лебедев. — Товарищи! Сегодня ночью на город напали три эшелона анархистов…

Площадь колыхнулась, выдохнула единой глоткой досадливое «у у-у», а вслед за тем проклятья.

— Эта черная контра стремится пробиться к центру города. Красная гвардия с трудом сдерживает натиск банд. Нужна наша помощь. Многие из вас уже принимали участие в таких операциях…

Роман сразу вспомнил февраль, когда он, едва успев переступить порог цеха, был зачислен в отряд самообороны как сознательный пролетарский элемент, член клуба рабочей молодежи. Уже через день их отряд был брошен в пожарном порядке на станцию Разгуляевка, куда удалось прорваться одному эшелону, следовавшему с Кавказского фронта… Начиная с конца семнадцатого года через Царицын с юга и запада возвращались с фронтов домой солдаты и офицеры, бросившие передний край. Иногда целыми полками, с боевым оружием: пушками, пулеметами, винтовками. Зачем оружие дезертирам? — задумались в центре и дали по железнодорожным веткам строжайший приказ: эшелоны с оружием на Дон, в центральные губернии и за Урал не пропускать.

Но всякому известно, что приказ легче отдавать, чем его выполнять. Тут Царицынскому губкому партии, военному комиссариату и сотрудникам Чрезвычайной комиссии работы было невпроворот.

Поезда шли днем и ночью, на закате и на рассвете. И каждый нужно было встретить, проверить и лишь после этого поднять зеленый — жезл семафора или, напротив, на всех стрелках зажечь красные фонари. На станциях неусыпно дежурили красные политкомы, агитаторы. Эти, как правило, начинали разговор с теми, кто, навоевавшись, спешил домой. Конечно же ни о каком ленинском призыве «Социалистическое отечество в опасности!» они не слышали, что немцы прут на Питер, им чаще всего казалось ложью, что на Дону Алексей Каледин поднимает вольницу против Советов — наветом на славного казачьего атамана… Словом, как правило, ехала темнота. И эта часть после соответствующей прочистки мозгов и просветления глаз с пониманием относилась к распоряжениям новой власти.

Но встречались и такие эшелоны, на которых не только слово агитаторов не влияло, даже пулеметы и винтовки, направленные на вагоны, оказывались своеобразным красным лоскутом для быка. С особой яростью отбивались от красноармейцев те, кто знал истинное положение вещей, кто спешил на помощь притаившейся контре в Петрограде, Москве, в Новочеркасске, Одессе, Астрахани, Баку…

С еще большим остервенением сопротивлялись эшелоны, на вагонах и паровозах которых устрашающе-нелепо висели черные знамена с белыми черепами и транспаранты с афоризмами, вроде «Анархия — мать порядка». По пути следования анархисты беспощадно грабили склады, магазины, банки, церковные приходы, словом, как саранча, сметали все, что можно было погрузить в вагоны и увезти…

Все эти тонкости Роман Лебедев узнал позже, а тогда в Разгуляевке он впервые понял, что такое классовый враг и как он умеет драться за свое добро, вернее, за добро, присвоенное им. И если бы не бронепоезд «За мировую революцию», может быть, эшелон пробился бы на Иловлю. Такие же задания отряд молодых металлистов выполнял и в марте, апреле. У ребят все больше вырабатывалось навыков, они стали, прежде чем оцеплять эшелон, применять смекалку, хитрость, делали все, чтобы с меньшей кровью задержать состав, а если нужно было — разгромить банду. Жаль, что в отряде Романа таких ребят после каждой успешной операции становилось все меньше и меньше. И это было обиднее всего. Умирали замечательные товарищи, молодые, здоровые, жизнерадостные, полные прекрасной мечты о светлом завтра. Правда, на их место становились тут же новые добровольцы. И в этом смысле цепь не теряла звенья, не рассыпалась, но ведь это были новые, необученные, необстрелянные…

Все те операции, о которых вспоминал Лебедев, проводились отрядами разных цехов завода, чаще всего поочередно. А чтоб гудком поднимать весь завод — такое было впервые после ноябрьских дней семнадцатого года.

Прежние банды, анархиствующие составы, даже явные контрреволюционеры были заинтересованы в одном — любой, ценой пробиться через советские кордоны, а эти банды вели себя не совсем обычно. На требование властей сложить оружие ответили ультиматумом: или вы беспрепятственно пропускаете нас, или мы захватываем город и стираем его с лица земли.

Подобные ультиматумы редко, но предъявлялись и прежде. Но тогда они исходили от отчаявшихся параноиков, явных шизиков, располагающих одной, двумя батареями, дюжиной пулеметов, сотнями штыков. Сегодня картина была несколько иной: три эшелона небезызвестных в мире анархии вождей — Петренко, Воронова и Маруси Богуславки, растянувшиеся от Купоросной балки до Ельшанки, поставили задачей не унести ноги, а ни больше, ни меньше — стереть с лица земли город. Такого конца ему не сулил даже верховный атаман Дона генерал Краснов.

Пока в городском Совете и штабе фронта решали, как быть, эшелоны, разгрузив батареи и пулеметные тачанки, ударили по поселку. Они довольно легко смяли малочисленные заградотряды, погнали их к Верхней Ельшанке и Царицыну.

Через час эшелоны подошли к станции Владикавказская. До центра оставалось не более трех верст.

На помощь Красной гвардии были брошены отряды с ближайших заводов — лесопильного, мыловаренного, гвоздильного.

К ночи наступило относительное затишье. Враги не решились на штурм глубокого и широкого оврага поймы реки Царицы. Но с рассветом они вновь начали обстрел города и пошли приступом на железнодорожный мост. И хотя их атаки пока не увенчались успехом, штаб обороны призвал к всеобщей мобилизации.

— Товарищи! — вновь выкрикнул председатель. — Над городом нависла смертельная угроза. Всех, кто способен носить винтовку, мы зовем на поддержку Красной гвардии. Поможем, товарищи, красногвардейцам разбить бандитов! Стройтесь повзводно у проходных и двигайтесь на станцию. Там вас ждет состав.

…В штабе обороны металлургов ждали. Вез промедления каждому вручили винтовку и патронташ. Стояли группами, курили, подгоняли ремни, щелкали затворами. И все время невольно прислушивались к выстрелам, долетающим со стороны Царицы. Ждали, когда же их бросят туда. Наконец кто-то крикнул: «Идет!» Еще не зная, кто идет и зачем идет, Роман на всякий случай приказал своему взводу: