Перед бурей

Старицкий Михаил Петрович

— Политика вельможного гетмана, — улыбнулся одобрительно патер, — весьма тонка и остроумна; она рекомендуется и нашим бессмертным Лойолой {63} ; но она медлительна, а в иных случаях...

— Это смерть! — оборвал князь Ярема.

Одобрительный в пользу гетмана говор снова притих; но Конецпольский продолжал смело:

— Иначе мы истощим силы в «домовой» борьбе, и если задавим козаков, то... то... татары, Москва... нахлынут, и... и... защищать будет некому.

63

Лойола Игнаций (1491 — 1556) —

католический монах, в 1534 г. основал католический монашеский орден иезуитов, возглавлял папскую инквизицию, жестоко преследовал малейшее проявление вольнодумства.

— Разве, кроме этих собак, нет под вашими хоругвами храбрецов? Если нет, так у меня их хватит на всех! — ударив себя в грудь, гордо обвел рукою Вишневецкий собрание.

— Никто не сомневается в ваших храбрецах, княже, — задыхался совсем Конецпольский, — но это... это... не дает пану права сомневаться и в наших!

Все смутились и замолчали. Князь Ярема почувствовал себя тоже неловко и с досады крутил свою бородку.

— В войне с дикими ордами, позволю себе заметить и я, — начал Кисель тихим, вкрадчивым голосом, воспользовавшись общим молчанием, — берет перевес не храбрость, а знание врага, изучение всех его уловок и хитростей, — так сказать, полное уподобление природы своей природе врага. Такое уподобление, панове, приобретается не сразу, а десятками лет... Как пересаженное с полуденных полей древо гибнет среди чуждой ему пустыни, так гибли бы непривычные к степям новые воины... И столько бы пало жертв, дорогих для отчизны! А между тем сыны этих степей — козаки...

— Да, вот их и подставлять под удары татарских сабель и стрел, — прервал Любомирский, — а не шляхетных рыцарей польских!

— Почаще бы их, именно, в самый огонь! — зарычал Чарнецкий.

— Досконально! Кохаймося! — послышались крики, и более разгоряченные головы полезли чокаться кубками и обниматься.

— Да, кохаймося! — поднял кубок Кисель. — Пусть будет меж нами мир и любовь, пусть они породят у нас кротость и снисхождение к побежденным... к меньшей братии... Она за это воздаст нам сторицею. Теперь открывается, вельможное панство, новая Америка... В недрах этих земель, не ведавших железа, кроются неисчерпаемые животворные силы... И если эти пространства заселятся нашим трудолюбивым народом, то широкими реками потечет к нам млеко и мед.

— Вельможный пан прав — эта мысль должна руководить всеми нами! — дружно заговорило шляхетство, затронутое в своих интересах.

— Оно озабочивает меня, — заметил Конецпольский, — а равно и Корону.

— Разумеется, теперь нужно вельможной шляхте захватывать пустоши, — отозвался Чарнецкий, — и заселять их хлопами.

— Пся крев! — вскрикнул снова Ярема, теряя самообладание. — Расплаживать этих схизматов? [35]

35

Схизматы – так католики называли православных

— О, sancta veritas! [36] — всплеснул патер руками, сложив их молитвенно. — Неверные схизматы не могут быть ни гражданами, ни охранителями Речи Посполитой, матери верных святейшему престолу сынов, носительницы благодатного святого католицизма, — не могут, ибо они в глубине души, пока не примут латинства, враги ей и могут продать ее всякому с радостью.

— Еще бы! — отодвинулся с шумом от стола Ярема.

— Велебный отче! — обратился Кисель к патеру, взволнованный и оскорбленный. — Называя всех схизматов неверными сынами отечества, вы оскорбляете большую половину его

подданных и оскорбляете невинно! — возвысил он го­лос. — Во мне горит и чувство личной обиды, и чувство любви к великому отечеству, которое вы желаете разодрать на два стана. Я ручаюсь седою головой, что вражды этой между народами нет, а создают и разжигают ее служители алтаря кроткого и милосердного бога.

36

Святая истина! (лат.).

Послышались глухие, враждебные возгласы: «Ого, схиз­мат!»

— Да, я схизмат, я греческого благочестия сын, — окинул смело глазами всех черниговский подкоморий, — и не изменю, как другие, вере моих предков.

При этом слове, как ужаленный, вскинулся князь Ярема, ухватившись за эфес сабли.

— Не изменю! — почти вскрикнул Кисель. — Но я люблю искренно нашу общую мать Речь Посполитую, люблю, может быть, больше, чем вы! Да, я ей желаю мира, спокойствия, процветания, блага. Как солнце одно для земли, так и бог един для вселенной; как солнце одинаково светит для добрых и злых и всех согревает, так и творец небесный есть источник лишь милосердия и любви. Как же мы можем призывать всесвятое имя его на вражду и на брань против братьев?

— Ради спасения заблудших овец, — смиренно возразил патер, — и ради снискания им царствия небесного...

— Не заботьтесь, велебный отче, о чужих душах: пусть каждая сама о себе печется!

— О, слепое упорство! — воздел высоко патер руки и опустил на грудь отяжелевшую от вина голову.

— Панове! — воскликнул взволнованным голосом Кисель. — Святейшие иерархи молятся о братском примирении христиан, а мы насилием сеем, на радость сатане, злобу. Из великой мысли братского единения церквей создаем варварскую, ненавистную тиранию.

— Огнем и мечем! — схватился с места, ударив о пол саблей, Ярема; удар был так бешен, что ближайший кувшин с малагой упал, разлив по скатерти драгоценную влагу. — Довольно я здесь наслушался кощунств над моей святой верой и обид величию моей отчизны!

Сдержанная злоба теперь вырвалась из удил и с пеной и свистом вылетала сквозь посиневшие губы; по лицу у Яремы бегали молнии, глаза сверкали фанатическим огнем, рука была готова обнажить меч. Все непроизвольно отшатнулись от стола; некоторые ухватились за сабли, и только головы немногих лежали уже бесчувственно на столе.

— Конечно, панове, вам дороже всего своя шкура, — побагровел Вишневецкий, причем пятна на его лице сделались синими, — оттого вы и слушаете искушения, а я вот клянусь, — поднял он правую руку, — или все церкви в своих маетностях обращу в костелы, или пройдусь огнем и мечем по схизматам, приглашу вместо них на свои земли поляков, немцев, жидов; но ни один схизматский колокол не зазвонит в моих владениях!

— И за сей подвиг отпустит святейший отец [37] все грехи твои, княже, — провозгласил с умилением патер, поднявши очи горе.

37

Святейший отец – папа римский.

А князь порывисто продолжал. В религиозном экстазе его стальной голос смягчился, и в сухих глазах заблестела влага.

— Теперь, сломивши врага, позаботимся сначала, панове, не о своей утробе, а о благе великой нашей католической церкви, которая одна только может сплотить нашу отчизну. Отбросим же личные выгоды и соблазны, а употребим все наши усилия для расчищения путей в дебрях схизмы, чтобы могли по ним проникнуть из Рима лучи и озарить светом заблудших; тогда только водворится золотой мир, тогда только отдохнет наша отчизна.