Перед штормом
Шрифт:
— В отдельном кабинете у Кюба, — подавленно произнёс Гапон.
— Как же это ты успел с ним связаться?
— На другой день после драмы я утром позвонил ему и попросил о встрече. Он ответил: «Через час у Кюба позавтракаем».
— Дальше, дальше, — требовал Рутенберг.
Гапон совсем скис, лицо у него будто обвисло:
— Ну… Когда я приехал в ресторан, дежурный татарин сразу же провёл меня в кабинет. Рачковский уже сидел за столом.
— О чём говорили?
— Я сказал, что видел тебя перед отъездом в Гельсингфорс, но что ты твёрдо ответа о встрече с ним не дал.
— О Петрове и Черемушине говорили?
— Он сказал, что подлецы мои товарищи — сперва сами наблудят, а потом стреляются. Я ответил, что сам разочаровался в них.
— А куда ты утром звонил Рачковскому?
— Домой. Номер четырнадцать семьдесят четыре.
— Как он узнает, что звонишь именно ты?
— Я называюсь Апостоловым.
— А как зовёшь его ты?
— Иван Иванович, — Гапон испуганно встрепенулся. — Зачем ты всё это выспрашиваешь?
— Не бойся. Я его не трону. Теперь, если мне встречаться с ним, то только для того, чтобы сорвать у него приличные деньги и уехать куда глаза глядят. Сколько он даст за то, что я приду?
— Тысяч пять даст!
— Мало. Меньше, как за двадцать пять тысяч, не пойду.
— Двадцать пять? — Гапон задумался. — Не знаю, не знаю. Если бы ты ему хоть два слова сказал о делах Иванова в столице, вот тогда можно требовать куда больше.
— Ладно. Связывайся с ним и скажи, что жить до старости я здесь не собираюсь. Хочу уехать. Нужны деньги. Словом, или дело, или иди он к чертям.
— Хорошо, я всё передам. Только ты эти дни будь дома, — попросил Гапон.
Теперь Рутенбергу оставалось только ждать известий. Спустя три дня Гапон пригласил его к себе на квартиру.
Дверь открыла жена Гапона. Это была простая женщина с бледным болезненным лицом, слепо и преданно любившая мужа, прощавшая ему все его причуды и выверты и пытавшаяся приучить его к семейной жизни.
— Это так хорошо, что вы пришли, — тихо проговорила она, пропуская Рутенберга в квартиру и помогая ему раздеться. — С ним опять что-то происходит, он сам не свой. Предохраните его от ошибок, он вас слушается…
Рутенберг про себя тревожно удивился — неужели он рассказывает ей о делах?
Она привела его в комнату, где Гапон сидел в кресло, закинув ноги на стол. Увидев Рутенберга, он свалил ноги со стола и встал.
— Так всегда сидят американцы и говорят, что от этого кровь лучше идёт к голове, — когда жена оставила их одних, заговорил тихо: — А я думал, ты не придёшь. По-моему, ты веришь мне всё меньше. Но раз уж пришёл, садись, в ногах правды нет, — Гапон показал ему на кресло рядом с собой. И, как только Рутенберг сел, резко повернулся к нему: — Ну, что ты решил?
Тот пожал плечами:
— По-моему, сейчас важно другое — что решил Рачковский? А моё решение тебе известно.
Гапон закинул лицо вверх и задумался, пощипывая бородку:
— Я говорил с ним, правда, только по телефону. — Он исподлобья глянул на Рутенберга. — Он, конечно, тебя ждёт. И я так его понял, что если бы ты хоть намекнул, какое дело у Иванова, он дал бы за это даже больше, чем ты хочешь. Они страшно трясутся за жизнь Дурново. Вашей боевой организации они боятся пуще смерти.
— Ну что ж, мы с ним это обсудим, — спокойно сказал Рутенберг. — Но сейчас меня тревожит одно — чтобы о пашей с ним встрече не узнал никто.
— За это я ручаюсь! — торжественно заявил Гапон. — Сам я, как ты понимаешь, могила, а полиция ещё никогда не выдавала своих помощников. Никогда. И даже с которыми у полиции не получилось, после спокойно жили и даже благоденствовали.
Рутенберг покачал головой:
— Но торгуется он зря. Я рискую жизнью. Если просочится хоть капля о нашей встрече, мпе крышка. Да и ты конспиратор неважный.
— Как ты, Мартын, можешь говорить такое?
— Ну ладно. А насчёт того, дорого я им буду стоить или нет, скажу тебе так. За один мой обед с Рачковским при том, что я буду молчать, мои же товарищи пустят мне пулю в лоб… Кстати, а что получишь ты за то, что уговоришь меня?
Гапон посмотрел растерянно:
— Я тоже хорошо получу, особенно если Иванов связан с Дурново.
Рутенберг усмехнулся:
— Красиво получается: Иванов на виселицу, а ты за деньгами?
Гапон встрепенулся, хотел что-то сказать.
— Ладно. Я решил, — остановил его Рутенберг. — Договаривайся о встрече в ближайшие дни. Но пять тысяч — это не деньги.
— Мартын, он даст гораздо больше, ты ему только хоть чуть-чуть поясни, чем занят Иванов.
— Что значит твоё «чуть-чуть»? Это же выдача в их руки боевых товарищей!
— Почему обязательно выдача? Мы же можем их предупредить, и они скроются.
— А если их схватят? Всем виселица! А мне — пуля от своих.
— А ты при чём? Рачковский говорит, что он сделает так, что причиной неудачи будут ошибки самих товарищей.
— Да как ты не понимаешь, что всё равно им — виселица?!
— Но и у вас же бывают потери… — вяло возразил Гапон. — А ты, получив деньги, можешь уехать куда глаза глядят и жить там в достатке и покое.
Рутенберг едва удержался, чтобы не сказать Гапону, какая он сволочь.
Но тот продолжал идти напролом:
— Теперь только ваше свидание — и конец, — с наигранной лёгкостью заключил он.