Перегон
Шрифт:
— Хочешь ещё кипятку, Оленька? — Саша накрыл плечи девушки подсохшим одеялом.
— Нет, Саш… Мне бы только умыться… Я и мыло там видела, — она рассеяно кивнула подбородком в сторону грубо сколоченной этажерки, на которой стояла полулитровая банка крупной соли, две толстые свечи, коробок спичек, моток прочной верёвки и крупный кусок серого мыла.
— Хорошо, милая, ты грейся пока и поспи если получится, а я посмотрю вокруг…
Саша снял с печки пустой чайник, взял с печи две большие кастрюли, накинул на плечи потемневший от грязи бушлат и вышел за дверь. На улице он набил полный чайник и кастрюли снегом, вернулся и поставил их на раскалённую печь. Пока грелась вода, он натянул под потолком верёвку и повесил на неё два синих солдатских одеяла, отделив ими будто ширмой, угол избы. Затем он принёс глубокое эмалированное корыто, которое нашёл между хламом на чердаке. Вымыв и установив корыто за ширмой, Саша наполнил его кипятком и опять отправился за снегом. Второй раз он не доводил воду до кипения, а только согрел её, чтобы разбавить горячую воду.
— Оленька, — Саша нежно взял девушку за руку, — ванна готова!
Она открыла глаза и вяло улыбнулась.
— Ты так шутишь?
Войдя за ширму и увидев наполненную водой посудину, Оля радостно всплеснула руками.
— Это сон?
— Да! Раздевайся, а я принесу свечу, здесь совсем темно…
— Нет, Саша, не надо свечи, здесь хорошо…
— Ну ладно… Тогда я согрею ещё воды. Держи мыло…
Когда Саша вошёл за ширму в следующий раз, Оля сидела в миске с мыльной водой подтянув к подбородку острые колени. Родинки не её худых лопатках рассыпались созвездием Андромеды.
— Давай я тебе помогу помыть голову…
Саша ещё несколько раз грел воду. Вскоре перестирав всё бельё и развесив его на верёвке, Оля быстро уснула, свернувшись калачиком на одном из одеял и укрывшись полушубком. Саша посидел рядом с ней любуясь её красивым лицом, потом подбросил в печь несколько брёвен и вышел во двор к Фадею. Тяжёлое, пасмурное небо угрюмо висело над макушками старых елей. На деревьях перекрикивая друг друга, надрывая горло бранились худые вороны.
— Это они к дождю раскаркались, — Фадей с любопытством разглядывал птиц рассевшихся на голых ветках, — будешь? — Он протянул Саше готовую самокрутку.
— Не хочется что-то, уже месяц не курю, отвык как-то…
— А я наоборот, всё никак не надымлюсь, — он закрыв от удовольствия глаза глубоко затянулся и выпустил в воздух большой сноп едкого дыма, — ну и что теперь по ходу Саня?
— Теперь спать пойдём, утром решим что делать.
— Ну ты давай, а я ещё постою… Что там Чингисхан?
— Вроде спит…
— А Ольга твоя? — Фадей ловким щелчком зашвырнул окурок далеко в темноту.
— Тоже…
Под утро началась гроза, первый весенний дождь сбивал с деревьев остатки снега, оставлял на редких полянах узкие проталины. Гулкий разрыв грома разбудил Ольгу, она вздрогнула и прижалась к Саше.
— Хорошо, что у нас теперь есть крыша…
Не дождавшись ответа она положила голову ему на грудь, прикрыла глаза и тихо запела:
«Добрый вечер, сад-сад! Все березы спят-спят, И мы скоро спать пойдем, Только песенку споем. А девочкам, дин-дон, Пусть приснится сон-сон, Полный красненьких цветов…» [8]Саша не спал, нехитрые слова этой песенки, которую часто напевала мама, терпкий запах хвои, горячее дыхание Оли, неожиданно пробудили в нём какие-то странные, незнакомые ранее чувства. Он вдруг понял, скорее даже почувствовал, что в этой хрупкой девушке, нашептывающей колыбельную песню заключён весь его мир. И ещё что на всём белом свете, нет для него ничего дороже этих простеньких слов, этого вязкого хвойного благоухания, этого жаркого дыхания…
8
Вечерний хоровод (Саша Черный)
Ему опять приснился отец, он стоял облокотившись на чугунные решётки Кировского Моста, любуясь неисчезающей с небосклона солнечной аурой белой ночи.
— … Чайку пожуём, водичкой запьём, потрём о том, о сём…
Грузный, неопределённого возраста мужик по-хозяйски сидел за столом, рядом с ним на лавке лежала его огромная меховая шапка. Он неспешно доставал из брезентовой сумки разные свёртки, аккуратно разворачивал и раскладывал на столе в одному ему понятной логической последовательности. На тыльной стороне его ладони тускнела размытая годами татуировка, три буквы — ЗЛО. [9] Вскоре на столе оказалась банка засахаренного мёда, заботливо перевязанная пёстрой тесёмкой, рядом с ней большая круглая буханка хлеба, крупная луковица, завёрнутый в марлю кусок жёлтого масла, мешочек с кедровыми орешками, прессованный брикет чая. Покончив с этими манипуляциями он собрал газеты в которые была завёрнута снедь и сложил их обратно в сумку, затем медленно встал, чуть приоткрыл окно и обратился сразу ко всем:
9
ЗЛО — За все легавым отомщу
— Духоту проветрю…
В дом ворвался сырой лесной воздух, в открытом окне виднелась узкая поляна покрытая чешуйками прошлогодних шишек.
— Откуда прознал, что мы здесь? — Фадей набросил на плечи высохший за ночь бушлат.
— Вороны накаркали… Ваккурат прошлой ночью… — мужик оглядел всех присутствующих, на миг зацепился взглядом за Ольгу, потом обратился к Фадею, — малява у тебя?
Перечитав послание два раза, он скомкал записку и бросил её в печь, где она вспыхнув превратилась в дым.
— Ты Саша? — гость потёр ладонью исцарапанный оспой, плохо выбритый подбородок.
Саша кивнул.
— А я значится буду брат Савелий… Выйдем на воздух…
Когда они вернулись Валера и Фадей сидели за столом, ели хлеб с маслом и мёдом, пили крепкий чай. Ольга тоже сидела за столом напротив них и грела ладони о чашку кипятка.
— Значится так граждане беглые урки, — монах кисло улыбнулся, — дело вы сделали исправно, спасли воровские филки, за что будет вам благодарность. Сейчас отсыпайтесь, шамайте, я вечером целебную травку для эскимоса принесу, — он посмотрел на кашляющего Валеру, — попьёт отвару враз оздоровиться, потом в монастырскую баньку вас свожу, а банька-то любую хворь отвадит. И на счёт дамочки договорюсь со староверами, ей в монастырь никак нельзя, там хоть и старики одни, но закон…
— С каких это пор, — прервал его монолог Фадей, — ты Савелий закон стал чтить?
— Закон божий уже лет семь как, с последней сидки… А других законов для меня и нету! — монах немного помолчал, будто обдумывая сказанное и добавил, — Саша со мной пойдёт, поможет мне… Вернёмся мы до заката.
Захватив рюкзаки с общаком они наскоро перекусив двинули в путь. Перед уходом Саша подошёл к Ольге.
— Я скоро вернусь и мы больше никогда не расстанемся!
— Никогда? — она нежно улыбнулась.
— Никогда, вот увидишь… — он провёл ладонью по её непослушным волосам, — а ты пока отдыхай…
Сырой утренний холод, голодным зверем набросился на путников. Переход оказался не долгим, вскоре Савелий вывел Сашу на пригорок с которого открывался вид на монастырь и узкую, всё ещё замёрзшую речушку.
— А вон там видишь, где дымок кучерявится, — Савелий указывал пальцем, чуть левее колокольни, — там деревня староверов, туда мы после дел наших праведных и наведаемся.