Перехват
Шрифт:
Я обвожу кухню внимательным взглядом и все-таки решаю это обсудить.
– Слушайте, это уже ни на что не годится. Мам, я серьезно. Вы не можете исключить из своей речи все слова так или иначе относящиеся к смерти. Это, как минимум, ненормально. И в этом нихрена нет смысла. В конце концов, прошел целый год, так что, пожалуйста, прекратите вести себя так странно.
Я произношу свою речь, как можно спокойнее, все еще сжимая в руках несчастный сэндвич, который вот-вот может превратиться в лепешку, но я должен был им это сказать, иначе они так и будут обходить
– Роб… – в мамином голосе слышатся виноватые нотки, поэтому я тут же перебиваю ее.
– Мам, правда. Я говорю абсолютно серьезно. Прошел целый год, и я пережил это.
Мама шумно выпускает воздух через нос и с осуждением смотрит на отца, который, из-за всего этого выглядит так, словно тунец в сэндвичах оказался просрочен. Мне жаль их. Смерть Энжи зацепила и моих родителей. Никто из них не знает как теперь вести себя с собственным сыном, который врет, что пережил смерть своей невесты.
Мама открывает рот, но не успевает и слова сказать, как в прихожей раздаются какие-то возгласы. Я вопросительно поднимаю бровь и смотрю на маму.
– Эван, – как-то виновато произносит она, словно имя моего младшего брата должно мне все объяснить.
– Что Эван? – уточняю я.
Мама хмурится, но тут же ее лоб разглаживается. Видимо, косметолог запретила е морщить лоб. Я качаю головой и в ожидании ответа смотрю на мать, когда она, наконец, решает внести чуть больше ясности.
– Они со Стефани на днях повздорили, и Эван как-то слишком остро это переживает. Он… ведет себя… импульсивно.
Я ошарашенно смотрю на мать, не веря в то, что она говорит. Мой брат, которому недавно стукнуло двадцать, остро переживает ссору со своей девушкой?
– Просто твой брат придурок, – выдыхает отец, который не утруждает себя подбором слов.
– Льюис! – мать шикает на отца, но тот не меняется в лице.
– Я говорю, как есть, – спокойно произносит он.
Стул с противным звуком отодвигается и отец поднимается из-за стола. Он равняется со мной и кладет мне ладонь на плечо, а мне приходится чуть-чуть приподнять подбородок, чтобы увидеть его. Именно отцу я обязан своим ростом. Он и сейчас немного возвышается надо мной.
– Эван совершенно не ценит Стефани, – как-то осуждающе произносит он, глядя поверх меня.
– Стефани? – наконец, до меня доходит, что я знаю это имя. – Эван что, до сих пор встречается с той рыжей девчонкой?
Перед глазами тут же возникает симпатичное лицо в золотистых веснушках с лихорадочным алыми пятнами, которые покрывают его, стоит нам встретиться взглядом, рыжие упругие кудряшки и широко распахнутые зеленые глаза. Когда я видел девушку Эвана в последний раз ей было пятнадцать, и я думал, что она пошлет его через пару месяцев, но как оказалось Стефани продержалась куда дольше. Гораздо-гораздо дольше.
– Ну, я бы не назвал ее девчонкой, – со смешком крякает отец, за что тут же получает от мамы полотенцем по руке. – Но, да, именно с ней, – добавляет он, уворачиваясь от очередного шлепка.
– Почему она все еще не бросила Эвана? – не успеваю прикусить язык, и вопрос сам срывается с губ.
Ответом мне служит гробовая тишина. Родители как-то странно переглядываются между собой и выглядят при этом слегка виновато. Да что за хрень творится в этом доме? В тишине, воцарившейся на кухне становятся отчетливо слышны крики из прихожей. Я прислушиваюсь и понимаю, что кричит именно Эван, а голоса Стефани почти не слышно. Бросаю недоеденный сэндвич на стол и, не долго думая, выхожу из кухни.
– Стеф, да как ты не понимаешь?
Эван почти брызжет слюной, и я снова удивляюсь тому, как у родители могли родиться настолько разные дети. Мой младший брат импульсивный и какой-то слишком нервный. В детстве меня часто посещали мысли, что он вообще-то и не мой брат, но с возрастом становилось очевидно – мы точно родственники, так сильно похожи друг на друга внешне.
Смотрю на то, как возвышается над Стефани и раздраженно дергаю плечом. Ненавижу, когда орут на девушек.
– Привет.
Я останавливаюсь в дверях кухни и опираюсь плечом на дверной косяк. Ссора, разворачивающаяся в прихожей стихает. Эван, недовольно хмурясь, поворачивается ко мне, а Стефани, напротив, опускает голову. Она стоит в дверях и закатное солнце светит ей в спину, поэтому я не могу ее как следует рассмотреть, хотя, признаюсь, мне любопытно, насколько изменилась повзрослевшая Мелкая.
– Чего тебе? – Эван не утруждается приветствием, но мне плевать на его неприязнь. Это всегда были проблемы Эвана. Не мои.
– Вышел на крики, решил поздороваться. И заодно спросить у Мелкой, какого хрена она все еще терпит тебя.
Лицо Эвана краснеет, а Стефани вздрагивает. От меня не укрывается ее реакция на старое прозвище, и я думаю, что скорее всего двадцатилетней девушке оно вряд ли пришлось по вкусу.
– Это не твое собачье дело, Роб, – Эван цедит слова сквозь плотно сжатые зубы, а мое имя разве что не выплевывает.
Он знает – я не очень люблю, когда меня называют Робом, терплю только если это родители, но именно по этой причине мой младший братишка каждый раз называет меня именно так и никак иначе.
– Ты уверен? Просто если ты удерживаешь ее силой, я, как сознательный гражданин Америки, должен вызвать полицию и заявить на тебя за жестокое обращение.
Мой голос звенит от напряжения. Я хочу, чтобы Эван понял – я не шучу.
Лицо брата вытягивается, а Стефани прижимает ладони к щекам, но проходит всего секунда, и, встряхнув своими огненными кудряшками, она делает шаг в дом и закрывает за собой дверь на улицу. Теперь я могу ее рассмотреть – Мелкая повзрослела, и это сразу бросается в глаза. Из нескладного подростка, она выросла в симпатичную девушку с довольно выдающимися формами. Размер C, не меньше. И пусть на ее голове топорщатся все те же рыжие кудри, Стефани больше не выглядит, как… Мелкая.