Перехватчики
Шрифт:
Снова загорелась лампочка, и снова зазвенел звонок — я проходил над ближним приводом.
И тут случилось чудо. Посторонние сигналы послали в кору моего уставшего мозга иные импульсы, и иллюзия исчезла. Теперь я видел полосу прямо перед собой и знал, что мне делать. Страшная и горькая присказка летчиков: «Нет земли, нет земли — полный рот земли» — ко мне теперь не имела отношения.
Срулив с полосы, я выключил двигатели и стал ждать мчавшегося на тягаче Мокрушина. Он был в противогазе,
Все делалось молча, без паники. Со стороны, вероятно, это было похоже на какую-то странную игру. Да, это была игра, навязанная нам теми, кто готовится применить против нас оружие массового поражения. Мы учились действовать в условиях атомной войны.
В чулках я прошел к машине и забрался в кузов. Меня повезли на пункт санитарной обработки, оборудованный в домике-вагончике. Что ж, это было очень кстати: после трудного полета у меня всегда появляется одно и то же желание — прийти скорее домой, стащить с себя прилипавшую к лопаткам рубашку и облиться водой.
Под душами, извергавшими из дырочек многочисленные струйки горячей воды, стояли два летчика и смывали с себя мыло. Один из них рассказывал, как над аэродромом появился транспортный самолет и из него стали выбрасываться на парашютах десантники.
— Мы окружили их, когда парашютисты были еще в воздухе. Ни одному не удалось вырваться из кольца.
Слушавший летчик с большими выступавшими лопатками и жилистой шеей откинул с лица темные сосульки волос. Это оказался Пахоров. Он дружески улыбнулся мне и уступил место.
— Ты чего сияешь как медный самовар? — Я никогда не видел Пахорова таким веселым.
— Летал на перехват, — похвастался он. Его крохотные, глубоко сидевшие в орбитах глаза блестели, как два черных полированных камушка. — Давай я потру тебе спину!
Истомин не хотел включать Пахорова в число экипажей, участвующих в летно-тактических учениях, потому что у него был большой перерыв в летной работе и он только недавно начал снова летать в сложных метеорологических условиях. Но командир полка решил иначе:
— Уж если мы, летчики, обратно приняли его в свою семью, — сказал он, — то пусть чувствует себя равным среди равных, а не казанской сироткой. Иначе у него не будет веры в свои силы. А вера ему сейчас нужна больше всего, потому что знания у него есть, навыки тоже.
— Успешно слетал? — спросил я у Пахорова.
— Думаю, что да. А что?
— Так просто.
Спустя некоторое время на пункт обработки пришел и Мокрушин. От него пахло хлоркой — дегазировал самолет.
— Лопнул, окаянный, — сказал он раздеваясь.
— Кто лопнул? — с испугом
— Надувной резиновый шланг, с помощью которого герметизируется фонарь кабины.
Ах вот оно что! Его интересовало в первую очередь то, за что он отвечал.
— Виновата резина, — он облегченно вздохнул, но тотчас же устыдился своих слов, прозвучавших как оправдание, и нахмурил брови: — Вам было тяжело?
— Всяко было. — У летчиков не принято распространяться о трудностях, которые они переживают в полете. А на техника я не сердился. В том, что разгерметизировалась машина, не было его вины.
На подведение итогов летно-тактических учений летчики и техники были приглашены в клуб.
Оценку работе эскадрилий давал Молотков. Он ходил возле развешанных по стенам схем и графиков с указкой в руках и говорил, кто действовал на учениях правильно, как на войне, а кто делал ошибки, допускал условности и упрощения.
Между прочим, полковник отметил работу Пахорова, который вылетал на перехват групповой цели. Бомбардировщики шли на большой высоте. Пробив облака, Пахоров быстро набрал заданную высоту и начал поиск противника. Когда первый самолет был уничтожен, его навели с КП на другую цель. Строя маневр для атаки, он увидел сбоку еще один бомбардировщик, доложил командиру полка.
«Цель ваша, атакуйте!» — приказал командир. И Пахоров, развернув самолет на третью цель, сбил ее. Так в одном бою Пахоров одержал три победы.
— Объявляю вам благодарность, — сказал командир полка Пахорову. — И впредь действуйте так же.
— Еще неизвестно, как бы он действовал на войне, — тихо сказал Шатунов.
Но все вокруг слышали эту реплику и чувствовали себя неловко. Пахоров тоже, конечно, был не глухим, иначе не стоял бы сейчас перед летчиками в каком-то оцепенении, низко опустив голову.
«Ему надо уехать в другую часть, — подумал я. — Летчики все могут простить своему товарищу, но только не трусость».
— Старший лейтенант Простин! — сказал Молотков. Он, кажется, не слышал реплики Шатунова, во всяком случае, никак на нее не отозвался.
Я поднялся. А Молотков, дав знак, чтобы я сел, стал рассказывать о моих вылетах на перехват. Я не ожидал дифирамбов в свой адрес, у меня, вероятно, были и ошибки на учениях, но он почему-то не стал их касаться. Он сказал, что я действовал как в бою, и это было лучшей похвалой летчику.
Мой последний перехват был даже отображен на схеме, которая висела перед нами на стене. В углу схемы были показаны в увеличении кадры дешифрованной пленки из моего фотопулемета. Вот уж не думал, что все до одного кадра будут зачетными.
— Вашему звену присвоено звание отличного звена, — сказал Молотков, посматривая на меня с улыбкой.
— Так держать! — подал с места голос подполковник Семенихин.
— Есть, так держать! — ответил я, не помня себя от радости.