Перекрестки сумерек (др. изд.)
Шрифт:
За бумажным цветком последовал цветок, сшитый из голубого льна, а двумя днями позже к ним присоединился еще и розовый, из шелка, в ширину достигавший женской ладони. И тот и другой были вручены Селусии. Ее голубые глаза все с большим подозрением хмурились при взгляде на него, но Туон сказала ей, что она может оставить цветы у себя, и та бережно убирала их к своим вещам, завернув в кусок холста. Он выждал три дня, приходя без подарков, а затем принес маленький букетик красных шелковых розовых бутонов вместе с короткими стеблями и блестящими листьями, которые выглядели не менее живыми, чем в природе, только еще более совершенными по очертаниям. Он попросил швею сшить веточку роз еще в тот день, когда купил у нее первый бумажный
Селусия сделала шаг вперед, протягивая руку за букетиком роз и кривя губы, но Мэт сел на пол и положил цветы рядом с доской, немного подвинув их в сторону Туон. Он не сказал ничего, просто оставил их там. Она не уделила им даже взгляда. Запустив руку в маленькие кожаные мешочки с камнями, он вытащил по одному из каждого и начал перекладывать их из руки в руку до тех пор, пока даже он сам не был уверен, где какой камень находится, затем вытянул кулаки перед собой. Туон мгновение помедлила, без выражения исследуя его лицо, и дотронулась до его левой руки. Он разжал кулак, показывая сверкающий белый камень.
— Я изменила свое мнение, Игрушка, — промурлыкала она, аккуратно ставя свой белый камень на перекрестье двух линий точно посередине доски. — Ты играешь очень хорошо.
Мэт моргнул. Поняла ли она, что у него на уме? Селусия стояла за спиной у Туон, очевидно поглощенная видом почти пустой доски. Сеталль перевернула страницу книги и немного подвинулась, чтобы на книгу падало больше света. Разумеется, нет. Туон говорила о камнях. Если бы она хотя бы заподозрила, в чем его настоящая игра, она за ухо вышвырнула бы его из фургона. Любая женщина поступила бы так. Несомненно, речь шла о камнях.
В этот вечер они сыграли вничью, под конец каждый из них контролировал половину доски неравномерными пятнами белого и черного цвета. Но, по правде говоря, она победила.
— Я сдержала свое слово, Игрушка, — протянула Туон, когда он раскладывал камни обратно по мешочкам. — Никаких попыток убежать, никаких попыток выдать тебя. Но я по-прежнему в заточении. — Она повела рукой, указывая на стены фургона. — Я хочу ходить на прогулки. Можно после заката. Ты можешь сопровождать меня. — Ее взгляд коснулся розовой веточки, затем поднялся к его лицу. — Чтобы быть уверенным, что я не убегу.
Сеталль тонким пальцем отметила место в книге и посмотрела на Мэта. Селусия, стоя позади Туон, тоже смотрела на него. Она действительно сдержала свое слово, каким бы безумием это ни казалось. От прогулок после заката, когда большинство членов труппы уже лежат в кроватях, вряд ли будет большой вред, особенно если онбудет рядом, чтобы следить за ней. Так почему же он чувствовал себя так, словно теряет контроль над ситуацией?
Туон согласилась выходить в плаще с капюшоном, что доставило ему немалое облегчение. Черные волосы уже отрастали на ее выбритой голове, но пока что это был только длинный пушок, не больше, а в отличие от Селусии, которая, очень вероятно, даже спала не снимая головного платка, Туон не выражала никакого намерения покрывать голову. Женщина ростом с ребенка, с волосами короче, чем у любого мужчины, если только он не лыс, вряд ли останется незамеченной даже ночью. Сеталль и Селусия всегда следовали в темноте за ними на небольшом расстоянии; горничная — чтобы следить оберегающим оком за своей госпожой, а Сеталль — чтобы следить за горничной. По крайней мере он думал, что дело обстоит именно так. Иногда ему казалось, что обе следят за ним. Эта парочка держалась слишком уж по-дружески для караульного и пленника. Мэт как-то подслушал, как Сеталль предостерегает Селусию, что он опасен для женщин, — хорошенькое заявление в ее устах! А Селусия на это холодно ответила, что ее госпожа сломает ему руки, если он выкажет к ней неуважение, словно они и не были вовсе пленницами.
Он считал, что на прогулках сможет побольше узнать о Туон, — за игрой в камни она не очень-то
— Двуречье — это сплошные леса и фермы, — говорил он, когда они шли по главной улице лагеря. Тучи скрывали луну, и разноцветные фургоны стояли неразличимыми черными массами в окружающем мраке, а помосты для представлений по сторонам улицы были не больше, чем тенями. — Все выращивают табак и пасут овец. Мой отец занимается еще и коровами, а еще торгует лошадьми, но по большей части это табак и овцы, от одной границы до другой.
— Твой отец торгует лошадьми, — промурлыкала Туон. — А чем занимаешься ты, Игрушка?
Он бросил взгляд через плечо на двух женщин, которые призрачными тенями маячили шагах в десяти позади. Сеталль вряд ли была настолько близко, чтобы расслышать, если он понизит голос, и он решил быть честным. С другой стороны, в лагере было тихо и темно, как на кладбище. Сеталль могла и услышать, а она знала, что он делал в Эбу Дар.
— Я игрок, — сказал он.
— Мой отец называл себя игроком, — тихо проговорила Туон. — Он погиб из-за неверной ставки.
Ну и как понять, что этомогло значить?
В другой раз, когда они шли вдоль клеток с животными, каждая из которых занимала целый фургон, он спросил ее:
— Что ты делаешь, чтобы развлечься, Туон? Просто потому, что тебе это нравится? Кроме игры в камни? — Он почти чувствовал, как Селусия рассердилась в тридцати футах от них из-за того, что он назвал ее по имени, но Туон, казалось, не обратила внимания. Ему показалось, что не обратила.
— Я дрессирую лошадей и дамани, — ответила она, вглядываясь в клетку со спящим львом. Животное казалось лишь большой тенью, лежащей на соломе позади толстых прутьев решетки. — У них действительно черная грива? Во всем Шончан нет ни одного льва с черной гривой.
Она дрессирует дамани?Чтобы развлечься? О Свет!
— Лошадей? А каких лошадей? — Проклятье, если она дрессирует дамани,это могут быть и боевые кони. Просто чтобы развлечься.
— Госпожа Анан говорила мне, что ты большой негодяй, Игрушка. — Ее тон был прохладным, но не холодным. Сосредоточенным. Она повернулась к нему, ее лицо было скрыто в тени капюшона. — Скольких женщин ты целовал?
Лев проснулся и кашлянул; от этого могучего звука у любого встали бы дыбом волосы. Туон даже не моргнула.
— Похоже, опять дождь собирается, — неуверенно сказал Мэт. — Селусия с меня шкуру спустит, если я верну тебя ей вымокшей.
Он услышал, как она тихо засмеялась. Что такого он сказал смешного?
Разумеется, была и цена, которую он должен заплатить. Может быть, все складывалось так, как он хотел, может, нет, но когда ты считаешь, что да, всегда приходится платить.
— Они болтают как стая сорок, — жаловался он Эгинин. Вечернее солнце стояло над горизонтом — красно-золотой шар, наполовину скрытый тучами, отбрасывающий на стоянку балагана косые тени. Дождя не было, в кои-то веки, и, несмотря на холод, они сидели под своим зеленым фургоном, играя в камни, на виду у любого, кто станет проходить мимо. Многие и проходили, мужчины, спешащие доделать свои дела, ребятишки, ловящие последнюю возможность погонять обруч по грязным лужам или покидать мяч, пока не наступила темнота. Женщины, придерживавшие свои юбки, проходя, кидали взгляд на фургон, и даже когда они были в капюшонах, Мэт досконально знал, какое выражение было на их лицах. Вряд ли хоть одна женщина в лагере станет теперь говорить с Мэтом Коутоном. Он в раздражении загремел черными камнями, которые держал в левой руке. — Когда мы доберемся до Лугарда, они получат свое золото. Это все, о чем им надо беспокоиться. Почему они суют свой нос в мои дела?