Перекрестный галоп

Провинция Гильменд, Афганистан

Октябрь 2009 г.

— Врача! Врача!

Кричал мой сержант, командир взвода, но странно, голос его звучал приглушенно, точно он находился в соседней от меня комнате, а не рядом со мной.

Я лежал на пыльной земле, привалившись спиной к низкой насыпи, получалось, что не лежал, а полусидел. Сержант О'Лири стоял на коленях слева.

— Врача! — настойчиво и громко крикнул он через плечо.

Потом повернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

— Вы как, в порядке, сэр? — спросил он.

— А что случилось? — собственный голос показался страшно громким, гулом отдавался в голове.

— Да чертово СВУ, — ответил он. Потом отвернулся и закричал снова: — Где этот долбаный врач?

СВУ. Я понимал, что должен знать значение этих трех букв, но соображалось как-то страшно медленно и туго. Потом наконец вспомнил — самодельное взрывное устройство, мина, которую укладывают у дороги.

Сержант тем временем громко говорил по рации.

— Альфа четыре, — торопливо произнес он. — Вызывает Чарли шесть три. СВУ, СВУ! Один Кот-А, несколько Кот-С. Запрашиваю немедленной поддержки и эвакуации с воздуха. Конец связи.

Ответа, даже если он и был, я не расслышал. Свою рацию, похоже, потерял вместе со шлемом.

Он сказал: «Кот-А». На армейском сленге это означало: «тяжело раненный солдат, нуждается в срочной медицинской помощи, угроза потери жизни». Кот-С — этим термином обозначали ходячих раненых.

Сержант снова повернулся ко мне.

— Вы в порядке, сэр? — на лице его читалась озабоченность.

— Да, — ответил я, хотя, если честно, чувствовал себя не слишком замечательно. Было холодно, и при этом весь вспотел. — Как там наши ребята? — спросил я.

— О ребятах можете не волноваться, сэр, — ответил он. — За ребятами я присмотрю.

— Сколько раненых? — спросил я.

— Несколько человек. В целом ничего серьезного. Так, царапины, ну и еще глухота, после взрыва. — Я знал, что это означает. Сержант отвернулся и прокричал ближайшей к нему фигуре в серо-желтой камуфляжной форме: — Эй, Джонсон, беги и возьми у Каммингса эту гребаную аптечку! Вот крыса! Обделался от страха, сам сдвинуться с места не может!

Потом он снова повернулся ко мне.

— Теперь уже недолго ждать, сэр.

— Ты сказал по рации, что у нас Кот-А. Кто это?

Он смотрел мне прямо в глаза.

— Вы, сэр.

— Я?

— Кот-А — это вы, сэр, — повторил он. — Вам ногу оторвало, к чертовой матери.

Четыре месяца спустя

Выйдя из госпиталя, я вдруг понял, что идти мне просто некуда.

Я стоял на обочине с рюкзаком, смотрел на очередь из пассажиров, приготовившихся зайти в красный лондонский автобус.

«Может, и мне с ними, — подумал я. — Вот только куда они едут?»

Поскорее выписаться из госпиталя Государственной службы здравоохранения — последние несколько недель это стало для меня навязчивой идеей, и я ни на секунду не задумывался, что ждет меня дальше. Я был похож на человека, которого выпустили из тюрьмы: вот он стоит за воротами, жадно глотая свежий воздух, воздух свободы, и будущее его в этот момент нисколько не заботит. Свобода — это главное, остальное значения не имеет.

Я тоже был заключенным в тюрьме, госпитальной тюрьме.

Теперь, оглядываясь назад, признаю — все прошло достаточно быстро. Но там, в госпитале, каждый час, каждая минута тянулись страшно медленно, казались вечностью. Прогресс, за которым наблюдаешь изо дня в день, тоже выглядит болезненно медленным, причем слово «болезненный» здесь как нельзя более уместно. Тем не менее я вполне сносно научился ходить на искусственной ноге и хотя понимал, что никогда уже не смогу играть в футбол, зато вполне в состоянии подниматься и спускаться по лестнице без посторонней помощи. И в целом могу обслуживать себя сам. Я даже способен пробежать несколько шагов, чтобы успеть на этот автобус, если б только знал, куда он направляется. И что мне именно туда и надо.

Я огляделся по сторонам. Никто не приехал встречать меня, да я, собственно, и не ждал. Никто из семьи не знал, что меня выпишут именно сегодня, в субботу утром, а если б даже и знали, скорее всего, не приехали бы.

Я всегда предпочитал жить и действовать самостоятельно, и это им было известно.

Что же касается своей собственной семьи, то женат я не был и в данных обстоятельствах радовался этому, особенно после того, как на протяжении нескольких месяцев мне приходилось полагаться на помощь других в том, что касалось моих личных и даже интимных, чисто физических нужд.

Сложно сказать, кто был шокирован больше, я или мать, когда в один из ее редких визитов медсестра вдруг спросила, сможет ли она помочь мне одеться. Последний раз мама видела меня голым в семилетнем возрасте, и, естественно, ее смущала перспектива увидеть обнаженного сына через двадцать пять лет. Она вдруг вспомнила, что опаздывает на какую-то важную встречу, и умчалась. Всю оставшуюся часть дня я вспоминал об этой ее реакции и улыбался, хотя последнее время делал это нечасто.

Капитан Томас Винсент Форсит, номер жетона 25198241, был не самым терпеливым из пациентов.

Армия стала моей жизнью в тот вечер, когда я, хлопнув дверью, ушел из дома после довольно неприятного спора с отчимом. Подобные стычки у нас возникали часто. Не слишком комфортно провел ночь, прикорнув на ступеньках армейского призывного пункта в Оксфорде, и, когда ровно в 9.00 утра контора открылась, я вошел и подписался служить королеве и стране в качестве рядового Гренадерского гвардейского полка.

Гренадер Форсит чувствовал себя на службе как рыба в воде и быстро поднимался по служебной лестнице — сперва стал капралом, затем кадетом Королевской военной академии Сэндхерст, окончив которую снова вернулся в свой полк. Армия была для меня больше чем просто работа; она стала моей женой, другом и семьей. На протяжении пятнадцати лет я ничего, кроме нее, не знал и любил ее. Но теперь получалось, что карьере моей настал конец. И с армией придется распрощаться, как с ногой, навсегда оторванной афганским СВУ.