Перекресток одиночества 4: Часть вторая
Шрифт:
Глава 1
Дем Михайлов.
Перекресток одиночества-4: Часть вторая.
Глава первая.
Долгий путь к чужому кладбищу…
Когда человека хотят обмануть или скрыть от него что-то важное, то либо отмалчиваются, отделываясь короткими односложными фразами, либо же говорят безостановочно, перегружая твой мозг обилием ненужной информации. Луковианец по прозвищу Чифф не умолкал уже третий час.
Я спокойно слушал и пока никак не оценивал эту говорливость, понимая, что его возраст и радость от встречи нового собеседника, плюс само наше местоположение и слегка напряженная от этого атмосфера на борту дают о себе знать.
Чифф выглядел полубезумным знаменитым профессором.
Величать себя по прозвищу, а не по неназванному им имени он потребовал сразу же после нашего знакомства, попутно пояснив, что так его прозвали один уже умерший русский, как-то заявив, что луковианец говорливый и дерганый как от чифиря. С тем землянином общались три десятка лет, пока он не покончил жизнь самоубийством, предпочтя этот исход мучительной агонии из-за раздирающих левый бок многомесячных болей. А прозвище прижилось и луковианцу понравилось — он носил его в память о умершем друге.
Чифф был из тех, кто готов разговаривать сутками, но ни слова не сказать лично о себе и своих нуждах или проблемах. Эта та порода людей, кто, сидя на твоей кухне, слушает твое же нытье о всяких житейских мелочах вроде наоравшего начальника или вечно недовольной жены, утешает тебя, говоря, что все будет хорошо, а потом, скажем через пару месяцев, выясняется, что твой добрый слушатель скончался в ближайшей больничке от терзавшего его годами рака мочевого пузыря…
Я люблю послушать умных людей, а Чифф был не только умен, но еще и обладал пытливым характером, неуемной энергией и способностью обходиться аскетичным бытом. Такими раньше были первые исследователи и путешественники, оставившие после себя обширные путевые заметки, что до сих пор читаются не только взахлеб и с восторгом, но и с легким таким пугливым вопросом — а я бы так смог? Жить в лошадином седле, пить из луж, месяцами спать в клоповниках, не знать одиночества, сталкиваться с опасностями каждый день… Я немало прочел таких сейчас порой полузабытых книг. Взять хотя бы записи Гарина Николая Георгиевича, Пржевальского Николая Михайловича, Арсеньева Владимира Клавдиевича, Федосеева Григория Анисимовича и многих других талантливейших людей. Я немало прочел таких книг. А сидящий напротив меня Чиф… он, пожалуй, и сам мог бы свободно написать пару подобных произведений, где все до последней буквы правдиво и при этом порой пугает до коленной дрожи…
Впрочем, здешние бытовые и житейские условия были повыше аскетичных, но местность, кою мы сейчас неспешно преодолевая, следуя в кильватере за гусеничным вездеходом-бульдозером, была как раз из разряда «пугающих до коленной дрожи». Но внутри влекущей нас машины тепло и достаточно уютно, пара имеющихся окон задернуты плотными шерстяными шторами, в руке зажат стакан чая с медным подстаканником, а спокойная и интересная речь Чиффа заставляет забыть обо всем неприятном вроде того ледяного ущелья снаружи.
Машина была не моя — ее я оставил в родном Убежище, велев использовать ежедневно. За нее был в ответе Сергей Блат. Помимо меня здесь находилось еще двое землян из моей экспедиционной команды — радист Касьян Кондратович и бородатый Филимон. Первый отвечал за регулярные сеансы связи с базой, а Филимон, как всегда, с удовольствием трудился по хозяйству, в свободное время сидя с кружкой рядом с печуркой и внимательно слушая наши разговоры. Луковианцев было трое в нашей машине и еще пятеро сейчас находились в головном бульдозере. Небольшая экспедиция упорно двигалась вперед со скоростью медленно идущего человека. Иногда мы начинали двигаться назад — когда передней машине требовалось больше пространства, чтобы разгрести разбитые ей ледяные и снежные валы. Там впереди, помимо луковианцев, тряслась сейчас и Милена. Я сам не слышал, но Касьян Кондратович по большому секрету шепнул, что уходила девка с боем, буквально не дав лидеру Замка никакого выбора. В головной машине она сейчас тряслась из желания понаблюдать за механизмами считай самодельного бульдозера, построенного луковианцами почти с нуля.
Оба транспорта видали виды, но поддерживались в отличном состоянии, что было заметно буквально по каждой мелочи внутри салона и открытой моему взгляду кабине, где находились двое водителей. Третий луковианец большую часть времени проводил рядом с Филей. Мы путешествовали уже третьи сутки, так что у них было время сдружиться. Касьян Кондратович спал на спальной полке над моей головой. С нашей стороны нары двухэтажные, а напротив что-то вроде буквы «Н», где горизонтальная черта была кроватью Чиффа, а под ней приткнулся заваленный старыми книгами, бумагами, моделями вездеходов, кусками шестеренок и прочими вещами металлический стол с парой ящиков и вдвинутой под столешницу постукивающей при движении табуреткой. Каждый сантиметр пространства внутри этого перечеркнутого кроватью пенала был занят каким-нибудь приткнутым предметом., схемой, чертежом или рисунком. Там же покачивалась на гвозде винтовка, а в одном из углов плотно закрепили «икебану» — влитая в прозрачный материал веточка с тремя почти распустившимися розовыми бутонами.
Остальная часть салона вместила в себя еще спальные места, дровяную печь-плиту, несколько закрытых шкафов и вешалок с зимней одеждой. Здесь все продумано до малейшей детали. Нет неиспользованного пространства. Даже под потолком закрепили большие сети из шерстяных веревок, прекрасно удерживающие на себе медвежьи шкуры, запасную одежду, какие-то свертки и все прочее легкое, но объемное. А я вот не додумался — но исправлю эти недочеты сразу по возвращению.
А сейчас мы направлялись к месту, красиво названному Станция Пытливость. До него оставалось еще пара часов хода, деталей об этой промежуточной маршрутной точке я пока не знал, но узнать и не стремился, зная, что все увижу сам, а пока лучше послушаю Чиффа…
— Там у нас я тоже был профессором. И здесь им остался — уже не в первый раз повторил старик, разминая левое колено — Здесь понятно никаких академий и учебников нет и в помине. Все приходится познавать самостоятельно. Но я к каждому дню и даже часу стараюсь относиться так, что он проходил либо в познании, либо же в учительстве. С вами вот сейчас разговариваю — и сам учусь и вам быть может чем-нибудь полезным оказаться сумеем. Порой слушаю я людей, слушаю, а они все жалуются на те сорок лет одиночной отсидки в тюремном креста. Я удивляюсь! Как они нашли время скучать?! Для меня те сорок лет пролетели в мгновение ока! И ведь столько всего не успел… а как жалею, что со столькими умными людьми общение потерял! Эх! Я бы не отказался вернуться туда на десяток годков — при условии, что не растеряю умственных сил и жажды познания. Да и не все языки еще доучил — вот эстонский, киргизский и чукотский языки хромают!
— На русском вы говорите лучше моего. И при этом говорите естественно — как говорят обычные люди — заметил я — И я не слышу ни малейшего акцента. Браво. Все сорок лет прошли в познании и учительстве?
— Я делился чем мог — и люди со мной делились с радостью. Знаешь… за пару дней до того, как сюда угодить, я очень крупно поспорил со своим старшим коллегой. Мы чуть по-разному смотрели на жизнь. Он больше гнался за материальными благами и титулами. И меня корил, что я хожу в одних и тех же штанах годами и что не вылажу из пыльных библиотек. Деньги у меня всегда водились, но я их тратил только на книги — которые прочитывал, запоминал важное и тут же раздаривал соседям. Он меня все уговаривал скататься с ним и его семьей на море и заодно побывать в разных для нас знаковых и памятных местах. Еще он предлагал свою помощь в постройке уютного жилища для моей будущей семьи… Я с ним был в корне не согласен! Я всегда был уверен, что упор в первой половине жизни надо делать исключительно на совсем иное! Жизнь надо постигать! Вот куда силы тратить надо! Знаний набираться — и причем знаний различного спектра, включая практические навыки… В общем с коллегой мы во мнениях так и не сошлись. Он ушел обиженным и еще помню крикнул, что однажды я пойму, что зря потратил годы на познание бесполезного — да будет уже поздно, ведь лучшие годы позади. М-да… мы с ним так больше и не свиделись. Я угодил сюда и… только накопленные знания мне и помогли в тюремном кресте! — откинув голову, Чифф весело и молодо рассмеялся, хлопая себя по размятому колену — Вот ведь как бывает! А ты как считаешь, Охотник? На что надо делать упор в жизни? Семья? Наука? Что-то иное?