Перекресток одиночества 4
Шрифт:
— Такого не бывает! — стоял на своем Андрей, стоя у стола и с силой стиснув его край побелевшими пальцами — Это же… муляж?
— Да прекрати уже и разогревай сковороду — рассмеялся я, опуская на столешницу сверток.
Я развернул его, и Апостол сдавленно ахнул и зажмурился, когда в свете потолочной лампы тускло блеснула золотая чешуя.
— Господи… ну это же…
А я продолжал выкладывать на стол свертки и сверточки, в каждом из которых скрывалось что-то невероятное вкусное.
— Пальмира — задумчиво пробормотал я, стягивая с себя неприятно мокрый свитер — Заповедник чудес… Затерянный мир
— А?
— Ну да — вздохнул я, поняв, что ему нужно время.
Ну… мне было чем заняться и следующий час я провел в углу с тяжестями. Правда, не молча — где-то минут через двадцать после того, как я начал, Апостол наконец ожил, загремел посудой и засыпал меня вопросами. Я развернуто ответил на все из них, радуясь каждому каверзному, мелкому и порой неожиданному вопросу. Чем больше вопросов от умного человека ты получаешь — тем больше придется вспомнить и ответить столь же умно и развернуто. А это порой позволяет заметить то, что не замечал ранее, позволяет взглянуть на дело совсем с другой стороны, с другого ракурса.
Что меня удивило — Апостол не стал их ругать. Понятно, что пальмирцы, если судить как есть, ничего и никому не обязаны, а свой информационный долг перед обществом таких же обездоленных сидельцев они выполнили полностью — ведь именно Пальмира первой четко и ясно озвучила и подробно описала все те ждущие внизу опасности. Но это если судить по логике. А если судить с точки зрения того, кто годами жрет чрезмерно жирную для старческих желудков медвежью похлебку с жидкой примесью трав и вдруг узнаёт о том произрастающем на грядках Пальмиры изобилии… тут придется приложить немалые усилия, чтобы с языка не сорвалась пара неласковых слов… Но Апостол, если ему и хотелось что сказать, сумел промолчать и обронил нечто вроде обыденное и заезженное, но в этом случае идеально подходящее:
— Не было бы счастья — да несчастье помогло…
Подумав еще немного, он бережно перевернул рыбину на сковородке и добавил:
— Старикам из колеи нахоженной тяжко самим выйти — помощь извне нужна. Вот помощь и пришла в твоем лице, Охотник. Ты их немного того…
— Подтолкнул?
— Подопнул к хорошему и доброму — усмехнулся Андрей, вываливая на тарелку жареную рыбу — Садись давай кушать.
— Рыбу? — уточнил я.
— Ее самую.
Повиснув на трубе самодельного турника, я покачал головой:
— Не. Если можно, то мне медвежатины кусок побольше. А к нему зелени чуток. Кстати — я там тебе и семена приволок разные.
— Да я уж видел! Истинное счастье… — Андрей торопливо оглянулся, задел бедром стол, едва не опрокинув его — Гадаю вот где теперь грядки разместить… Выращивать буду!
— Выращивать нужно — пропыхтел я — Выращивать с запасом.
Спрыгнув, я предплечьем утер пот с лица и, восстанавливая дыхание, просипел:
— Я ведь не из доброты тебе все это приволок. Имейся у тебя прудик с водой и достаточно корма — я бы и мальков тебе дотащил бы с радостью. Сам, думаю, понимаешь почему так важно, чтобы это изобилие прижилось не только в Пальмире или Бункере.
— Не класть все яйца в одну корзину?
— Именно так — подтвердил я — А насчет фермы твоей одинокой и почти монастырской — будем сооружать тебе что-то многоярусное. Понадобятся нам крепкие ветки и немало кирпичей. Еще бы проволоку или веревку покрепче метров так двадцать и…
— Все найдется — заверил меня старик и, спохватившись, указал на еще шипящую жареную рыбу — А это?
— Это я уже ел. Прямо вот вкусно было.
— Ну? Так чего отказываешься тогда раз прямо вот вкусно было? Надо ж продолжать!
— Крайне неверное утверждение — рассмеялся я — И даже опасное.
— Ты меня не путай, Охотник!
— Да никого я не путаю. Но предпочитаю по возможности придерживаться привычного рациона — примирительно улыбнулся я — Мне понадобилось немало дней, чтобы привыкнуть к постоянной диете из жирного иноземного мяса с добавлением холловской похлебки и терять или ослаблять этот крайне полезный навык я не хочу. И не буду.
— Так ты ж не одну рыбину приволок — Апостол все никак не мог взять в толк и никак не решался прикоснуться к безумно сильно и вкусно пахнущей рыбе — Ты ведь и для меня, и для себя.
— Ешь уже, пожалуйста — попросил я — А то на тебя глядеть больно.
— А вторую рыбину?
— Да заморозь ты ее уже! Завтра скушаешь!
— Если ты ради меня себе отказываешь, то…
Тяжело вздохнув, я пояснил:
— Мне нельзя баловать себя излишне. Не могу сказать за других, но вот я… таких как я баловать излишне нельзя. Плохо кончается.
— И чем же? Чем плохо побаловать себя?
— Потакание излишеству и баловству превращает деревенских в городских и причем навсегда — фыркнул я.
— Чего-чего?
— Да бабушка моя так говаривала. Нельзя мол потакать ни себе, ни другим. Плохо будет. Я вот как-то начал себя жалеть излишне. А жалость ведет к поблажкам и излишествам. А излишества приводят к одиночному ежедневному пьянству дома или за стойкой бара, к полному пренебрежению такому понятию как «завтра» и к слезливым воспоминаниям о том, как мускулистым, денежным и крутым я был когда-то — буркнул я и запрыгнул на заскрипевший турник — Воспринимай это как хочешь, оценивай как знаешь, можешь даже в чудики меня записать, но теперь я тот, кто с силой бьет себя по рукам, если они вдруг потянулись к чему-то незаслуженному или лишнему.
— Аскеза?
— Нет. Аскеза суровей. Я себе все же позволяю иногда чуток лишнего. Но тут главное следить за тем, чтобы «иногда» не превратилось во «всегда». Ешь рыбу, Апостол. Ешь… А потом займемся твоей фермой и долгими интересными разговорами…
— Вот это я с радостью!..
Апостол мужик запасливый. Поэтому, чтобы вместить пять длинных полок вдоль одной из кирпичных стен рухнувшего креста, сохранившей на себе следы аккуратной починки, нам пришлось перетащить немало барахла, большую его часть отправив в промерзлый ледяной тамбур. Потом мы принялись выкладывать столбики из кирпичей и отдельных кусочков, вставляя в отверстия концы крепких палок. Следом Андрей занялся сооружением хитрой «фирменной» замазки, должно превратить наше сооружение в монолит, но до этого мы совместными усилиями загнули несколько хитрых железных штуковин, пропустив их в пробитые в старой замазке дыры и сделав так, чтобы они удерживали все полки у стены. Меньше всего нам хотелось, чтобы вся эта конструкция вдруг обрушилась.