Перекресток волков
Шрифт:
С переполненными дымом легкими и слезящимися глазами я заволок мужчину за ближайшие мусорные баки. Странное дело, но никто не бросился мне помочь. Может, испугались, а может, просто некому было. За эти минуты я утвердился в мысли, что героизм придуман человечеством в оправдание собственных слабостей.
Некоторое время мы только хватали ртами холодный воздух.
— Бомба?.. — прошептал мужчина и зашелся приступом кашля. — Взрыв… помню…
— Не знаю, — ответил я. Где-то далеко надрывно выла сирена. Похоже, все-таки вызвали пожарных.
Мужчина повернулся на звук моего голоса.
— Ты… кто?..
Я нахмурился, не понимая, зачем задавать вопрос,
— Мне пора.
— Подожди… Подожди, — мужчина внезапно схватил меня за локоть. Для почти мертвого человека у него было очень сильная хватка.
— Сейчас здесь будет куча народа, — нетерпеливо объяснил я, стараясь высвободить свою руку. — Кто-нибудь о вас позаботится.
— Как тебя зовут?
Я ответил, надеясь, что после этого он от меня отстанет.
— Ной. Меня зовут Ной.
Пальцы разжались. Мужчина снова закашлялся, перевернулся на бок, выплевывая на землю черную слюну.
— Я… я… спасибо…
Когда закапывали тело Антона, его мать кричала так, словно огонь жег ей ноги. Она не поверила мне и не простила. Наверное, на ее месте я тоже бы не простил.
— Не стоит благодарности, — чуть развернувшись, я ударил его в висок. Мужчина затих. Я стянул с него куртку и джинсы, кое-как переоделся. Одежда была грязной, сухой и теплой. Поднимаясь, нечаянно задел ногой человека, медленно обошел мусорные баки, машинально сплевывая сгустки крови. В конце переулка стояла большая машина с красными крестами на пузатых боках. Рядом с ней суетились люди в белых халатах. Я приблизился, стараясь не попадать взглядом в полыхающий дом. Огонь с голодной жадностью поглощал массивные конструкции, и теперь, как мне казалось, пожарные здесь были уже совершенно ни к чему.
— Там раненый, — сказал я какой-то женщине в белом халате.
— Где? — коротко спросила она. Я махнул рукой в сторону баков.
— Поняла. Ребята, — бросила она не оборачиваясь, — там еще один… А ты, парень, иди-ка в машину!
Я не сразу сообразил, что ее слова были обращены ко мне.
— Я? Зачем это?
— Иди-иди… зачем, почему… Толик! Глянь, что у него!
Меня подхватили под руку, ощупывая на ходу, затолкали в машину.
— Рана на голове… сотрясение, возможно… а так ничего… цел… Парень, да ты, никак, в рубашке родился!
— Нет, не в рубашке, — попытался возразить я. Толик почему-то захохотал. — Пусти… я пойду…
— Осторожно! Осторожно!
Это командовала женщина в белом халате. Толик толкнул меня на кушетку возле стенки.
— Кислород! Живо!
В машину вкатили носилки с тем самым мужчиной, которого я вытащил из горящего дома. Он все еще был без сознания, мой удар оказался надежнее огня. Толик отработанными жестами натянул на лицо мужчине какую-то прозрачную маску, похожую на собачий намордник.
— Чой-то мне фейс его знакомым кажется, — заметил он мимоходом. — По телеку, кажется, видал. Что с ним, Милка?
— Открытых переломов и ожогов нет, — прокомментировала женщина от дверей машины. — Скорее всего отравление и так, по мелочи, ушибы, ссадины… Давай, отправляйся в больницу. Тут только трупы остались.
— А ты?
— Трупы, Толик! С трупами ты мне не помощник…
Я снова попытался выбраться наружу, и меня снова толкнули назад, прочно усадили на сиденье. В голове застучали булыжники. Я схватился за виски, стиснул зубы, не желая кричать. Дверцы машины захлопнулись, загудела сирена. Мужчина в наморднике открыл глаза. Он смотрел на меня внимательно, запоминающе, и я пожалел, что не убил его сразу.
Мы поехали.
—
— Давай, шевелись! Куда его, Толик?
— Этого — в ожоговый… этого — на рентген, сотрясение, возможно… Эй, парень! Парень, куда ты?
Я ушел. Вернее сказать, сбежал — от врачей, от человека, которого спас, чтобы забрать себе его куртку. От самого себя тоже пытался сбежать. Не получилось. Я метался по улицам, а дьяволенок внутри меня вздыхал горестно: «Я голоден! Ты не убил человека, и я остался без ужина!» Я старательно игнорировал его вздохи. «Отвечай: почему ты так со мной поступаешь?» «Ну пойми, какое удовольствие добивать раненого?» «Тебе, может, и никакого! Но я-то есть хочу!» «Заткнись!» «Сам заткнись!» «Ты! Ты!.. Ты — прожорливая маленькая мерзость!» «С кем поведешься!»
Идти становилось все трудней. Болели мышцы рук и спины, растянутые под тяжестью человеческого тела. В ушах гудело, а улица перед глазами норовила то разбежаться в разные стороны, то подпрыгнуть до уровня моего лица. Каждый следующий шаг давался тяжелее предыдущего, и в какой-то момент я осознал, что падаю. Падение, правда, удалось преобразить в изящное сползание по стене ближайшего дома, но факт оставался фактом: я упал, и подняться снова мне было не под силу.
Ветер, серый и злой, бил в лицо, протискивался под одежду, рвал каменную стену. Холода совсем не чувствовалось. Наверное, у меня начинался жар, и это было плохо, очень плохо, потому что с температурой, без еды и крыши над головой выжить в городе было невозможно. А тут еще этот звон — гулкий, мелодичный и полный боли, словно у кого-то рвалась из тела душа. Он заполнил меня изнутри, разрывая сердце, легкие, голову своей тяжестью. Продираясь сквозь пелену из гнева, страха и чужих слез, я искал глазами источник этой муки. И нашел.
«Она не вернется, мой Бог».
«Я знаю».
«Она не вернется. Она все равно, что умерла».
«Я знаю!»
«Не ищи ее, она не хотела этого».
«Я знаю!!»
Через дорогу в центре небольшой площади высилось странное бело-голубое здание. Узкие окна с цветным стеклом, высокие башенки с куполами в форме луковичных головок, кресты на их макушках… И звон. Он рождался где-то под этими куполами, но не задерживался там, а растекался вокруг, заглатывая внутрь себя все прочие звуки города. Церковь. Обыкновенная церковь, она раздражала меня сильнее, чем огонь, чем люди, проходившие мимо. Кто-то останавливался, задирал голову вверх и слушал, кто-то исчезал внутри, большинство же просто торопились по своим делам, словно не замечая боли, которую принес в город этот звон. Я завидовал им, потому что сам еще не владел искусством безразличия.
«Не кричи! Ты сходишь с ума!»
«Замолчи! Замолчи! Ты не представляешь… Я все слышу, слышу ее…»
«Мой Бог, когда же это кончится?»
«Не спорь с Судьбой, мальчик. Никогда не спорь, она все равно возьмет свое. Колокольчики… Лес зовет… Я, и правда, схожу с ума?..
«О нет, все гораздо хуже, мой Бог…»
«Что же может быть хуже?»
«Любовь, полагаю. Разве ты не любил никогда раньше?»
«Нет».
А колокола все звенели, и это чужое, сказанное не мною, кем-то, кого я не знал, обреченное на вечное одиночество «нет» под их стоны превратилось для меня в приговор. Если бы мне хватило сил убежать далеко-далеко, туда, где совсем нет боли, только покой… Но я не мог даже встать, слабый, как новорожденный щенок. И оставалось ждать, зажимая ладонями уши, пряча лицо в колени, ждать, когда закончится пытка. Ведь не могла же она длиться вечно? Нет?