Перелом
Шрифт:
Да и в последующие несколько месяцев, пока фрицы пробовали разные методики ИК-маскировки, все было более-менее нормально — количество приборов, их долговечность, чувствительность — все эти параметры росли довольно быстро, так как мы наработали экспериментальную базу, позволившую хоть как-то управлять параметрами приборов. Еще бы — мы ведь не просто заменяли чувствительные элементы — мы накапливали статистику — изучали химический состав вышедших из строя или резко ухудшивших свои показатели элементов, состав газа в вакуумных баллонах, если это был вакуумный элемент. И повышали жесткость технологических допусков — применяли все более сухие газы, все более высокое вакуумирование, все более длительную дегазацию, чтобы детали меньше выделяли газов во время работы.
Мы в свою очередь тоже развивали тактику применения новых приборов. Так, на фронте в километр мы сосредоточивали до двадцати снайперов, до пятидесяти ИК-приборов — и с этим всевидящим оком пехота подбиралась к немецким окопам на дистанцию гранатного броска, тогда как снайперы отстреливали любую тепловую тень над брустверами, ну а САУ — высунувшиеся танки. Единственное, с чем мы не сразу разобрались — это заградительный огонь вслепую и косоприцельные амбразуры. Немецкие корректировщики навострились высовываться на мгновение, и каждый раз — на новом месте, так что они все-таки могли наблюдать нейтралку и сообщать артиллерии
Так что постоянное совершенствование шло по всем фронтам — и в тактике применения нового оборудования, и в оборудовании. Ведь и сама поликристалличность пленок была не единственным аспектом их фоточувствительности — большую, огромную роль играл кислород. И не просто кислород, а адсорбированный на поверхности кристаллов. То есть не нормальные, химические, соединения свинца с кислородом, которые было легко получить — важен был кислород, который просочился в межзеренное пространство и "налип" на грани кристалликов. Как мне объясняли наши ученые, он создавал локальную ловушку для неосновных носителей — электронов. Прилипая к поверхности кристалла, он создавал эдакую яму с положительным потенциалом, и выбитые фотонами электроны устремлялись к таким ямам, отчего рекомбинация с дырками шла менее интенсивно, время жизни дырок увеличивалось — увеличивалась и фоточувствительность. Конечно, до определенного предела, но все-таки. Причем ученые уверяли, что важен именно поверхностный кислород, а не тот, что продиффундирует вглубь кристаллов или же вообще будет в соединении со свинцом — "Да мы проверяли — при температурах ниже жидкого кислорода диффузии нет, а пленки сенсибилизируются, значит, важен кислород, что находится на поверхности. И с оксидами свинца тоже проверяли — не они это". Ну, я им верил — не лезть же в эти дебри самому. И вот с этим поверхностным кислородом было не очень просто — его удерживали на поверхности силы Ван-дер-Ваальса, то есть связь с пленкой была довольно слабой — нагрей чуть посильнее, и полученная тепловая энергия легко оторвет кислород от кристалла — и все — плакала наша фоточувствительность. Кислород надо было беречь. А перед этим — насытить им межкристалльное пространство. Получалось немного прикольно — посыпь пленку кислородом — она и станет фотоэлементом. Вот только нашим ученым было не до смеха. Тем более что они выдвинули и другую теорию фоточувствительности — согласно ей кислород, напротив, создавал отрицательное поле, которое вытягивало из массива кристаллов дырки и отталкивало электроны. В общем, единство среди ученых наблюдалось только в том, что они считали кислород тем довеском, который и придавал фоточувствительность элементам, а вот как он это делал — тут продолжались споры. Не было единства и по части технологии изготовления этих элементов.
Глава 13
Сначала мы пробовали так называемый "мокрый" метод, который применяли и немцы — химическое осаждение пленок из растворов. Берутся свинцовый сахар (гидрат ацетата свинца, он же — уксуснокислый свинец), тиомочевина, едкий натрий, эти растворы смешиваются в емкости, и на ее дно, точнее — на подложку — через минуту-полторы начинает выпадать сернистый свинец. Подложку достают, промывают, и осаждают таким же образом второй слой, если надо — третий — мы доходили до шести. Потом осторожная сушка — каждого слоя или уже всего элемента, но чтобы он не прогревался свыше ста градусов, чтобы находящаяся внутри слоев вода не разорвала пленку, потом выдержать годик, пока содержание кислорода придет в равновесие — чтобы он проник между кристаллами, активировал их, и характеристики элемента пришли в норму — и - вуаля! — ИК-детектор готов! Вот это "выдержать годик" нас и не устраивало. Но тогда мы еще не знали, что если вводить другие кислородосодержащие примеси, то время стабилизации параметров существенно сокращается.
Собственно, до войны эту технологию использовали все — и американцы, и англичане, и немцы. Соответственно, всех это не устраивало, точнее, только немцы знали, что надо выдерживать элементы год, у остальных были те же проблемы с работой свежеиспеченных приборов, поэтому что англичане, что американцы серносвинцовые элементы не жаловали. И их можно было понять — были ведь и другие вещества, подходящие для работы в ИК-спектре — селениды, таллофиды — то есть элементы из сернистого таллия — в СССР их изучал Сивков еще в тридцать восьмом. Англичане работали именно по ним. Но таллофиды были очень инерционны и зависели от температуры. Только сульфид свинца обладал приемлемой температурной зависимостью и малой инерционностью, позволявшей применять его в механических сканирующих системах, а других сейчас, чтобы получить картинку, и не было — электронным лучом по элементу не поводишь, да и размер его мал — от миллиметра до сантиметра в лучшем случае — при больших размерах характеристики начинали сильно плавать по разным участкам пленки. Так что — хочешь нормальную ИК-технику — используй сернистый свинец. Но, так как "все знали", что серносвинцовые элементы пока ни у кого нормально не получались, то по ним особо и не работали — зачем тратить время на технологию, которая скорее всего не выстрелит? Те же англосаксы в этой области копошились очень неспешно, хотя я-то помнил, что именно серносвинцовые ИК-детекторы стояли на Сайдуиндере — американской ракете воздух-воздух с ИК-самонаведением. То есть им удалось достичь нормального быстродействия, а ведь это лет через десять, ну может пятнадцать, то есть технологии скорее всего ушли не так уж далеко от наших. И вот это мое "знал" заставляло меня продавливать работы по этим элементам несмотря на скепсис опытных людей. На мое счастье, у нас подобралось несколько молодых специалистов, которые, наоборот, не знали обо всех сложностях. Соответственно, в работе их ничто не тормозило, а моя уверенность в успехе, наоборот, подталкивала их к исследованиям. Знание и незнание сложились и дали результат — бывает и так.
И вскоре мы действительно выяснили, насколько сернистый свинец лучше. Так, при частоте модуляции освещения всего лишь в сто герц чувствительность селеновых фотосопротивлений падала в три, а таллофидных — в два раза. Для сернистосвинцовых даже на десяти килогерцах падение составляло всего тридцать процентов, а вплоть до килогерца — пять-десять процентов — ну, тут многое зависело от технологии изготовления. Скажем, позднее мы пробовали создавать "мокрые" фотосопротивления с гидразином в качестве кислородсодрежащей примеси — так они не могли работать на частотах выше килогерца. А вот гидросульфид натрия давал быстродействующие элементы, но к тому времени это было уже неинтересно. Да и одним элементом отследить быстродвижущиеся цели было проще — если модулировать сигнал от цели. Поэтому-то на сульфиде свинца и сошелся клин — только он обеспечивал приемлемые характеристики работы. Так что — если не работать по этому веществу — не будет нормальной ИК-техники — как и было у англосаксов. А если работать — нужны другие технологии, не "мокрые", как у немцев, а "сухие" — как у нас.
Естественно, сначала мы по этой технологии практически ничего не знали, имея лишь скудные сведения из тех статей, что нам удалось обнаружить в библиотеках — в журналах "Электричество", "Журнал Технической Физики" и так далее. Поэтому мы просто напыляли пленки в вакууме и потом пытались понять — что же мы получили. Соответственно, наши элементы получались очень нестабильными — то работают нормально, если вообще работают, а потом — бац! — и сдыхают. А то изначально работают еле-еле, но зато стабильно. Потом, весной сорок второго, наши специалисты пообщались Борисом Тимофеевичем Коломийцем — уже тогда видным специалистом по фотоэлементам — да он уже в тридцать восьмом создал солнечную батарею на основе сернистого таллия! Я, когда об этом узнал, немного обалдел. Правда, потом мне рассказали, что еще в 1839 Александр Эдмон Беккерель, сын того самого Антуана Сезара Беккереля и отец Антуана Анри, тоже Беккереля, и тоже — "того самого", открыл фотогальванический эффект и создал действительно первую солнечную батарею. Потом, в 1883, Чарльз Фриттс создал свою солнечную батарею из селена, покрытого тонким слоем золота. Так что я сказал "Солнечным батареям быть!" и запустил проект по их исследованию — естественно, не на каких-то там селенах и таллиях, а на нормальном — для меня — поликристаллическом кремнии, благо поликристаллические пленки мы уже исследовали. Так вот, Коломиец рассказал нашим специалистам про фотосопротивления много нового и интересного, и после двухмесячной стажировки Физико-техническом институте АН СССР они приехали довольно воодушевленные и бурлящие будущими подвигами на ниве науки. Да и потом, когда мы прихватили на артиллерийских позициях немецких специалистов из лабораторий фирмы ELAK — Электро-акустической фирмы из Киля, те также рассказали, что и как — тогда-то мы поняли, из-за чего у нас были проблемы.
Но к тому моменту мы работали уже по другим технологиям изготовления элементов — вакуумной и физической. Точнее, они обе были и вакуумными, и физическими — поликристаллическая пленка сульфида свинца в обоих случаях получалась осаждением при нагреве в вакууме. Но температуры и дальнейшая технология были разные, поэтому как-то так и сложились такие названия. Сам принцип таких физических методов родился как раз в процессе моих попыток создать биржу проектов, когда я еще бегал по лабораториям сам, пытаясь разрулить возникавшие проблемы силами других специалистов. Осаждением пленок в вакууме мы занялись, естественно, с моей подачи — я тренировал народ для будущих прорывов в микроэлектронике, поэтому с конца сорок первого сутками напролет сначала пара десятков, а к весне сорок второго — уже более трехсот человек только и делали, что тренировались испарять и осаждать разные вещества. Пока — только чтобы набить руку, потренироваться в методах получения пленок и исследовании их свойств. Ну, был и выхлоп — мы стали производить резисторные матрицы для радиоаппаратуры, что уменьшило трудоемкость ее изготовления, массу и размеры, затем пошли конденсаторные матрицы — для регистровой памяти наших первых ЭВМ, еще на лампах. В общем, работали не впустую. И вот, как-то поучаствовав в очередной планерке разработчиков ИК-детекторов, я и спросил:
— Вам ведь нужна поликристаллическая пленка?
— Да.
— А не все-ли равно — как она будет получена?
— Все делают химическим осаждением.
— А если попробовать напылять? В вакууме.
— Можно и попробовать…
Так я и свел две ветки исследований. И результаты этого научного скрещивания стали прорывом в нашей ИК-технике.
"Вакуумная" технология была незамысловатой. Делалась стеклянная колба — сантиметр-два в диаметре и длиной пару-тройку сантиметров, на ее плоский торец наносилось токопроводящее покрытие — тонкий слой золота. К нему припаивался контакт и выводился наружу. Затем внутрь колбы засыпался порошок сернистого свинца, система подсоединялась к вакуумному насосу, воздух откачивался в течение часа-полтутора-двух, и затем порошок сернистого свинца нагревался до шестисот-семисот градусов в вакууме — при этом он возгонялся и оседал на охлаждаемый стеклянный торец — это покрытие и становилось фоточувствительным элементом. Его еще надо было активировать, прогрев в разреженной среде кислорода при температуре в триста-четыреста градусов. Потом наносился второй контакт из золота — внутрь вводился микротигель, из которого золото испарялось и оседало на фоточувствительной пленке, находившейся с внутренней стороны колбы. Затем к этой пленке припаивался второй вывод, колба запаивалась и отсоединялась от вакуумной системы — и - вуаля! — фоточувствительный элемент готов!
Один из десяти в лучшем случае. И еще пара-тройка могла работать какое-то время — от пяти минут до нескольких часов — на них, а особенно на остальных — совсем уж бракованных — все было не слава богу — либо отпаивались контакты, либо контакты не пропаивались, либо кусок золотой пленки с внутренней стороны имел разрывы, либо она отслаивалась, либо осажденная пленка при насыщении кислородом слишком сильно перекристаллизовывалась и изменяла свои свойства, а то и рвала пленку из золота — выхлоп был очень незначительным. Но мы продолжали исследования. В начале весны сорок второго по теме вакуумных фоторезисторов только на их изготовлении трудилось уже более сотни человек — порядка пятнадцати исследовательских групп, и при длительности полного цикла изготовления одной партии из десяти штук в шесть часов они умудрялись изготавливать по четыреста элементов в сутки. При этом они использовали шестьдесят насосов низкого и среднего вакуума, двадцать — высокого и пять — сверхвысокого, около десяти паяльных ламп, сорока нагревателей ну и прочей техники по мелочи. И потом эти элементы препарировало еще более трех сотен лаборантов. Они исследовали вольтамперные характеристики, характеристики чувствительности, скорость деградации при повышенной температуре. Каждый прибор обнюхивался со всех сторон — размер зерна, состояние контактов и напыления, химический состав — все подвергалось тщательному изучению. Причем в каждой партии из десяти штук приборы исследовались через заданные планом эксперимента промежутки времени — часть — сразу после изготовления, часть — через сутки, неделю, месяц — мы пытались понять, как, скажем, длительность выдержки при высокой температуре повлияет на деградацию характеристик прибора. И таких параметров было много — в месяц исследовалось более десяти тысяч элементов — то есть в среднем по одному прибору в сутки на одного лаборанта — как обычно, мы пытались с помощью массовых исследований быстро вывести технологию на приемлемый уровень.