Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Вы уже слышали, вероятно, дорогая моя, об отчаянном положении племянницы моей Веры. Это повергает меня в невыразимое огорчение. И жаль этой симпатичнейшей молодой женщины, и страшно за сестру и за Льва Васильевича! Я не постигаю, как у них хватит сил перенести столь ужасное новое горе! Нужно правду сказать, что если эти родители в воспитании своих детей сделали многие ошибки, если они грешили чрезмерною гордостью и преувеличенным преклонением перед качествами своих детей, то бог посылает им наказание не по силам. Я всё это время нахожусь под подавляющим впечатлением известий из Парижа и не помню, чтобы когда-нибудь так много плакал. Надежды очень мало или, лучше сказать, нет вовсе!
Поздравляю Вас, дорогой друг мой, с совершившимся бракосочетанием и прошу Вас поздравить от меня юную княгиню. Дай бог Вам и им всяческого блага.
Завтра утром еду в деревню, увы, не надолго! Мне предстоит в Петербурге 18 сентября большой концерт!
Еще раз глубоко благодарю Вас, дорогой друг мой.
Беспредельно
П. Чайковский.
448. Чайковский - Мекк
С. Фроловское,
14 сентября 1888 г.
Милый, дорогой друг!
Надеюсь, что Вы получили письмо мое, писанное дней десять тому назад из Москвы, в коем я докладывал Вам о получении присланных Вами денег. Вы не можете себе и представить, какое неизмеримое благо доставили Вы мне исполнением просьбы моей!!!
Вот уже около десяти дней, что я живу у себя в деревне. В мое отсутствие дом был подвергнут некоторому исправлению, а именно везде вставлены новые рамы и в кабинете сделан камин. Благодаря этому я не страдаю от холода и чувствовал бы себя отлично, если бы, по обыкновению, не переутомлял себя работой. Не знаю, писал ли я Вам, милый друг мой, что я взялся, согласно давно данному обещанию, инструментовать уже давно, сочиненную моим старым приятелем Ларошем увертюру, которую он сам отчасти от отвычки, отчасти от болезненной лени инструментовать не в состоянии. Вещь необычайно талантливая и доказывающая, как много музыка потеряла от того, что этот гениально одаренный человек страдает болезнью воли, совершенно парализующей его творческую деятельность. Увертюра эта стоила мне большого усидчивого труда, но едва, я кончил ее, как мне пришлось тотчас же приняться за партитуру своей собственной увертюры-фантазии “Гамлет”. Да кроме того, я с лихорадочною поспешностью делаю корректуры Пятой симфонии. Усталость страшная, я работаю как каторжник, с какой-то страстною усидчивостью, происходящей оттого, что мне всё кажется, что нужно торопиться, а то время уйдет!.. Но слава богу! Работа есть для меня величайшее и ни с чем несравнимое благо, ибо, не будь ее, чувствую, что печаль и тоска угнетали бы меня до чрезвычайности. А есть о чем потосковать и попечалиться. Умирает моя бедная племянница Вера, умирает мой старый друг Губерт! Доходили ли до Вас слухи о его болезни? У него какая-то странная болезнь: жар без конца вот уж полтора месяца, и при этом полная потеря памяти, хотя сознание всего происходящего в данную минуту сохранилось. Ужасно тяжело было видеть его в этом положении! Говорят, что это•злокачественная возвратная горячка. Надежды очень мало.
Милый друг, все московские музыкальные друзья в восторге от моей новой симфонии, особенно Танеев, мнением которого я ужасно дорожу. Это мне очень приятно, ибо я почему-то воображал, что симфония неудачна.
Письмо это будет в Плещееве как раз перед Вашими именинами. Приношу Вам, дорогой друг мой, мои самые усердные поздравления.
Концерт, которым я должен был дирижировать 18 сентября в Петербурге, отменен. Я очень рад.
Будьте здоровы, дорогой друг мой!
Беспредельно преданный
П. Чайковский.
449. Мекк - Чайковскому
Москва,
22 сентября 1888 г.
Милый, дорогой друг мой! Пишу Вам из Москвы, куда приехала повидаться с докторами, потому что здоровье мое очень плохо. Сегодня еду обратно в Плещееве. Вчера со мною приехали мои молодые, Шихматовы, и вчера же; с курьерским поездом уехали в Крым. Очень жутко мне было прощаться с Милочкою: она такой ребенок, да и оба они такие дети, что страшно и отпускать их одних, но за границу не было никакой возможности их взять, потому что Андрей Александрович с 1 ноября должен отбывать воинскую повинность и не мог бы успеть вернуться. Кроме этой тяжелой разлуки, у меня вообще расстройство в моей обстановке: Владислав Альбертович уже больше недели уехал за границу и находится в Дрездене, хочет позаняться музыкою, но, конечно, это не главный мотив его отъезда, а есть другая причина, которую я Вам, как моему единственному другу, скажу: мне готовится большое горе, - моя Юля хочет выйти замуж за Владислава Альбертовича, и ввиду этого он поехал поправить свои нервы. Я говорю, что это большое горе для меня не потому, чтобы я имела что-нибудь против выбора Юли, - нет, Владислав Альбертович прекрасный человек, но для меня это доставляет огромную и незаменимую потерю, я теряю мою дочь, которая мне необходима и без которой мое существование невозможно. Конечно, она жаждет и просит меня об одном, чтобы я позволила ей остаться при мне, но ведь это будет не то, не то, - и ей, быть может, самой окажется слишком трудным иметь двоих на своем попечении. Это очень давний роман, он тянется уже семь лет с разными перипетиями, при которых я надеялась, что при моей жизни эта чаша не коснется моих уст, но, однако, вышло иначе, и это-то одна из главных причин моего нервного расстройства. В настоящее время я хлопотала найти доктора, чтобы взять с собою за границу, потому что боюсь в таком душевном
Прощайте, милый, добрый друг мой, будьте здоровы и не забывайте горячо любящую Вас
Н. ф.-Мекк.
Р. S. Я хочу уехать 2 октября.
450. Чайковский - Мекк
С. Фроловское,
24 сентября [1888 г.]
Милый, дорогой друг мой!
Верьте, что если Вы под влиянием горести испытываете потребность высказаться мне, то более сочувствующего и, мне кажется, более способного понять сущность Вашей скорби человека нет на свете. Между мной и Вами существует духовное родство, проявляющееся решительно во всём, и есть бездна случаев, где Вы и я для остальных людей являемся странными или чудаками, но каждый из нас в этих случаях отлично понимает один другого.
Ваша дочь Юлия Карловна выходит замуж за человека, уже более десяти лет постоянно живущего около Вас, они оба при Вас останутся, и, тем не менее, Вы тоскуете и предаетесь почти отчаянию. Дело в том, что оба эти столь необходимые и привычные человека, соединившись узами брака, делаются другими; отношение Ваше к ним принимает другое значение. Освещение, обстановка - другие, и этого достаточно, чтобы Вам, живущей так давно в тесной домашней сфере, было больно и жутко. А тут еще лучшее украшение Вашей жизни, Людмила Карловна, тоже сделалась другая! И всё это ушло в бездну прошлого! А прошлое так безвозвратно, и эта безвозвратность так печальна и горестна!
Но у меня есть надежда, что всё, что теперь так убийственно действует на Вас, со временем установится, уложится в новую рамку, к которой Вы привыкнете, и кто знает?
– быть может, еще и что-нибудь неожиданно хорошее и радостное из всего этого выйдет.
Вчера и сегодня я всё старался вспомнить какого-нибудь пианиста, которого бы можно было рекомендовать Вам, но безуспешно. А что если Генрих Пахульский возьмет годовой отпуск? Я берусь устроить, что годовое отсутствие не помешает его дальнейшему пребыванию в консерватории в качестве учителя.
Не знаю, милый друг, получили ли Вы последнее письмо мое, где я Вам писал про отчаянную болезнь моего старого друга Губерта. Я имею об нем ежедневно известия, и они очень печальны: он никого не узнает, с каждым днем делается слабее, и надежды по-прежнему нет никакой.
Я очень много работаю и, как водится, очень устаю, - но нисколько не жалуюсь. Слава богу, что еще есть охота работать. А охота, чем дальше, тем больше делается, планы мои растут, и, право, двух жизней мало, чтобы всё исполнить, что бы хотелось! Наша жизнь возмутительно коротка!!!
Будьте здоровы, дорогой друг мой! Если вскоре уедете, то дай Вам бог счастливого пути и всяких радостей и утешения.
Ваш П. Чайковский.
Потрудитесь перед отъездом дать знать, куда писать Вам.
451. Чайковский - Мекк
С. Фроловское,
27 октября 1888 г.
Милый, дорогой друг мой! Надеюсь, что Вы уже на берегах желтого Арно, что Вам тепло, хорошо и что здоровье Ваше вполне восстановилось. Я всегда радуюсь за Вас, когда Вы в Италии, климат которой, по-моему, вполне удовлетворяет потребностям Вашего организма. У нас теперь стоят сильные морозы без снегу, но дни солнечные, чудесные, и я с грустью помышляю о том, что скоро придется расстаться со своим тихим убежищем, с правильно и ровно распределенной жизнью, с ежедневными моими большими прогулками, с моим уединением. Через три дня я еду в Петербург, где 5 ноября состоится мой концерт. 12-го числа там же я участвую в концерте Музыкального общества, а на другой день должен уехать в Прагу на репетиции моего “Онегина”. Я страшно много работал в последнее время. Кончил инструментовку своей увертюры к “Гамлету”, сделал бесчисленное множество корректур симфонии, а теперь занят приготовлением к дирижированию всего того, что пойдет в предстоящих мне концертах. В моем концерте (я называю его “мой”, ибо программа состоит исключительно из моих произведений, но концерт дает Филармоническое общество) будут исполнены следующие вещи: 1) Новая симфония; 2) Второй фортепианный концерт; 3) Итальянское каприччио и 4) Увертюра Лароша, мной инструментованная летом. В Музыкальном же обществе я буду исполнять своего “Гамлета”.