Переписка
Шрифт:
До меня очередь пока не доходит, но я особенно не спешу, т. к. в партии мне востанавливания не нужно, ибо я в ней не состоял, а реабилитация в мое юридическое состояние ничего нового не вносит.
Напиши, как твои дела в этом плане!
На Колыме осталось жить 2 года, потом получу пенсию и уеду в какой-нибудь тихий угол, где смогу встретиться с тобой.
Нам нужно не терять связи, нужно подобрать 3–4 человека и написать коллективные воспоминания с посмертным опубликованием или без оного, но труд сей нужно совершить: «да ведают потомки православные».
Ну об этом еще рано, ты помнишь последнюю фразу гр. А.К. Толстого в его «Истории России от Гостомысла до наших дней», [144]
Не узнал бы ты сейчас Колымы, нет больше «особого» колорита, лагерей почти нет, офицеров демобилизовали, вчерашние хозяева жизни работают на мелких хозработах, горное дело сильно свертывается, зато много уделяется внимания с/х и строительству Магадана, в городе новые автобусы, такси, хорошие рестораны и пр. блага культуры.
144
«История Государства Российского от Гостомысла до Тимашева», стихотворная сатира А.К. Толстого.
Одна амнистия следует за другой, много отпустили «власовцев», сейчас отпускают почти всех бендеровцев, ссылку ликвидировали, выслали очень много народа, но много и приезжает.
Дома у меня все нормально, дети растут и хорошо учатся, мы с женой стареем и глупеем.
Будешь в Москве, зайди к Заводнику, думаю, впрочем, что он тебя не узнает и не примет, он стал вельможей и забыл ключ «Дусканья» и лесозаготовки.
Жду писем, с товарищеским приветом,
Александр.
А.С. Яроцкий — В.Т. Шаламову
Дорогой Варлам!
Спасибо тебе за «Дорогу и судьбу».
Прочитал и вспомнил Колыму, особенно понравилось про стланик:
«Он в землю вцепился руками, Он ищет лишь каплю тепла. И тычется в стынущий камень Почти не живая игла».И чудный оптимистический конец о людских надеждах и скорой весне.
Я тоже люблю природу и немало счастливых минут провел в тайге, вдали от безмерной человеческой подлости.
Хорошо ты пишешь и к хорошему зовешь, правда, словами протопопа Аввакума «о праве дышать», а это было и есть самое главное.
Своих сочинений, в моем окружении говорят — «трудов», не посылаю, т. к. это муть, скука и бизнес, а печатаю я довольно много.
Вспомнил я нашу долгую беседу на берегу Магаданки и въезде в город, и лесозаготовительную командировку.
Кстати, жив ли твой сподвижник по лесным делам — Заводник, развивается ли по московским бульварам его знаменитая борода?
Скоро буду в Москве и надеюсь встретиться.
Твой А. Яроцкий.
1956
Переписка с Неклюдовой О.С
В.Т. Шаламов — О.С. Неклюдовой [145]
Дорогая Ольга Сергеевна, письмо пришлось переписать, мы встретились раньше, чем я его отправил. Сердечно рад, что исчезло все дурное.
Только не надо никаких забот по моему адресу. Заботы — это тоже цепи, поверьте, — их носят легко только в молодости. Притом я не ценю забот материального порядка: от крупных до мелких, ибо легко без них обходился всю жизнь и думаю обойтись и в дальнейшем. А самое угнетающее здесь то, что я знаю, что эти заботы принято ценить, по крайней мере, нравственно ценить, а я этого делать не могу, буду мучиться, подбирать {слова благодарности} и искать нужного поведения, все это буду делать против воли, и, кроме неприятного осадка, никогда тут ничего {не получается}.
145
Неклюдова Ольга Сергеевна (1909–1989) — писательница, вторая жена В.Т. Шаламова (1956–1965), ее сын Неклюдов Сергей Юрьевич — филолог
Ваше сердечное ко мне отношение лестно для меня, равно как и Вам должно быть лестно мое доброе чувство к Вам, что Вы можете видеть из моего крайнего нежелания обострить и подчеркнуть что-либо досадное и дурное, что между нами вставало, не только по Вашей вине, но, может быть, и по моей.
Я не застенчив, и я вовсе не нравственен. Жизнь в этих отношениях, как и в прочих, прошла по мне своим тяжелым сапогом, тяжелым грязным сапогом. Но мне было неприятно, что Вы — человек по существу скорее хороший, чем плохой, — ничего жизни не можете предъявить, кроме каприза, принимающего чудовищные формы в смысле непреодолимости для самой себя, каприза, удесятеренного собственной почти болезненной фантазией.
Я сам такой же комок нервов, и у меня, поверьте, больше оснований, чем у Вас, оправдывать для себя свою тревожную напряженность. Но я нашел в себе силы держать себя в руках.
Резко различны эти два мира мужчин и женщин. В любви я ищу прежде всего душевность, разумность, покой — восстанавливающий мои силы, а силы нужны. Все остальное — чепуха, от него можно удержаться, как бы это ни было трудно. Ведь ничего не изменилось, ничего не исправилось. Все осталось таким, как было, и старые обещания ждут. И я не вижу для себя права безусловно и безгранично пользоваться доверием и симпатией человека, который по непонятным для меня и вряд ли основательным причинам уверил себя в своей склонности ко мне, приписав мне несуществующие достоинства. Для меня мир вовсе не прост, и на запутанных дорогах жизни мне много помогли кое-какие правила, которым я следовал. Их не очень много, но они есть, и ими я дорожу. А конкретно говоря, я считаю, что такие отношения, если уж они возникают не в публичных домах, связаны с определенными обязательствами душевного порядка. Обязательствами, на которые по отношению к Вам я никак не могу идти. Я успел сказать Вам о том, что Вы ошибаетесь в моих душевных достоинствах. Я, сколько могу судить при порядочном моем опыте, — не только не замечательный какой-нибудь, но совсем не тот, кого принято называть хорошим человеком.
Я бы не хотел, чтобы эти качества, а они непременно откроются при дальнейшем знакомстве, потом послужили причиной резких конфликтов и внутри, и вовне.
У меня очень мало развито чувство благодарности. Я даже стараюсь не встречаться с людьми, которые мне сделали что-либо хорошее (в материальном, конечно, смысле). Я достаточно щепетильный человек в таких делах и ухитрился прожить жизнь, не будучи ничего никогда никому должен. Не скажу, конечно, что все это так уж кристально, погрешностей и здесь было очень много, конечно, но я старался «придерживаться». Очень мало развито чувство дружбы. Я очень легко рву с людьми и, будучи вслед за Бернардом Шоу убежден, что люди не являются лучшей разновидностью живых существ, не очень даже мучаюсь при всяких разрывах и не очень грущу — разве что при разрывах с людьми, с которыми я связан особыми цепями.
Резко развито чувство справедливости и долга (как я сам понимаю), но это уж просто специфика биографии. Никогда я не чувствовал себя морально беспомощным, никогда и ни у кого не искал так называемой «моральной поддержки». Это в быту тоже минус, а не плюс, ибо я и другим ничего обычно посоветовать не могу, — выходы, которые меня устраивают, не годятся в качестве совета другим людям.
Я не подлец, конечно, и не доносчик. Но ведь это негативная сторона дела. Активных добродетельных поступков у меня никаких нет, ибо укрепились негативные качества, а из позитивных ничего, кроме сомнительных поэтических способностей, не нужных людям, потому что другие писали и пишут в миллион раз лучше, нужнее, чем я.