Шрифт:
При оформлении обложки использована фотография из личного архива автора (Татьяна Старжевская
)
ЛИСЬЯ ПАДЬ
«буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя….»
«Привет. Я – Мира. Мне 13 лет. Наверное. Точно никто не знает, когда я родилась, потому что я – найденыш. Когда я была совсем маленькая, меня нашел лесник заповедника «Лисья Падь» недалеко от лисьей норы. Теперь он мой дедушка, потому что меня усыновила семья его сына. У них совсем не было детей, а теперь есть я. Дома меня зовут Лисена, наверное, потому что я рыжая. Лена и Костя – мои приемные родители, и они очень хорошие! Они очень меня любят и заботятся обо мне,
– Для кого ты пишешь, Мира? – спросил лесник.
– Для себя, которая в городе. А то я там сама себе иногда не верю.
– Это верно. Ну что, Лисенок, пойдем помышкуем? – Дед погладил рыжую головушку, склонившуюся над тетрадкой. Одной рукой Мира выводила буквы, в другой была погрызенная печенька. Чай уже остыл.
– Дееед! сколько тебе говорить, я не ем мышей! – привычно отшутилась девочка. – Я за ними просто подсматриваю.
– День короткий, а дел у нас много. Я тебя одну оставлять не хочу, в лесу в этом году не спокойно. Браконьеры совсем обнаглели. Ладно свои, деревенские, тем лень даже из дому выходить в такую погоду, а городские понаехали – капканов модных понаставили столько, что ступить негде. Уберешь – так они еще и разбираться приезжают, мол, у них маячки, отслеживание со спутника, капкан стоит, как пол машины. Злые, как собаки. Так что пошли вместе, поможешь мне искать это безобразие, у тебя нюх в школе не отшибло?
– Ни слова про школу!!! – Мира сделала страшные глаза и скорчила ужасную рожу. – я с тобой!
По растрепанным рыжим кудряшкам пробежали разноцветные искорки – и вот на стуле уже смешно скачет лохматый лисенок. Пару кругом за своим хвостом, привыкая к телу, прыжок к деду на колени теплым мохнатым мячиком.
– Собирайся, дед! Я уже готова.
Лисья Падь с начала времен была удивительно щедрым местом. Невысокие горы прикрывали ее от северных ветров, удерживая непогоду. Солнце дарило тепло, а многочисленные лесные ключи собирались в ворчливую безымянную речку. Грибов и ягод в сезон хватало всем – и зверью и деревенским жителям. Весной лес звучал птичьим многоголосьем, белки доверчиво брали из рук лесника пузатые семечки, шарили по карманам, чихая от табачных крошек. Водились и зайцы, и лисы, и олени. В глубине леса жила медвежья семья, еще глубже, ближе к горам – волчья стая. Охотников прежде было мало, охота в заповеднике была запрещена, разве что деревенские мужики настреляют мелкой дичи. А потом и вовсе перестали – молодежь потянулась в город, и остались одни старики. Недалеко от вымирающей деревни была дача для художников, а чуть глубже, у самой реки – маленькая, на шесть кривых теремков, турбаза. Она долго стояла бесхозной, а вот в прошлом году появился новый владелец, деловой, денежный. Он привез дюжину финских домиков, отремонтировал дорогу, стал привозить серьёзных людей на серьезных автомобилях. Они-то и стали стрелять животных и ставить капканы, никого не боясь, расхаживать с ружьем по лесу. На жалобы лесника ответ был коротким – нарушений нет. Между строк ясно читалось – не соваться. Эти люди и были самой властью…
Особенно приглянулась городским охотникам рощица рядом с подкормочной площадкой – там всегда вертелось зверье. Теперь оно постоянно попадалось в капканы и ловушки.
Леснику оставалось только регулярно обходить рощицу, собирать браконьерское имущество, выручать живность. Дело было опасное, несколько раз он сам чуть не попался в капкан, а потом еще и ругаться приходилось с городскими охотниками.
Вот туда-то и повел сегодня дед Миру, надеясь на ее звериный нюх и человеческий разум.
«Мы с дедом быстро шли – он на лыжах, а я так, по насту. В лесу было как-то очень тихо – даже для меня тихо. Мне даже казалось, что стук моего сердца ужасно громкий, а хруст снега под лапами слышно на весь лес. Дед не очень быстро шел – я даже успевала вокруг бегать и совать нос в мышиные норки – просто поздороваться. Но там почему-то был только запах, а мышей– не было. И снегирей не было – хотя обычно за дедом стайка летит. И белок тоже не было. Мы уже почти добежали, и дед остановился – он увидел свежую лыжню. Кто-то совсем недавно тут прошел. И вдруг я ясно услышала голос – такой … глубокий, как будто сам Лес говорил… Дед потом говорил, что не слышал ничего, а для меня этот звук раздался в тишине, как гром. Но говорили не с нами.
«Ты снова пришел, чужак. Что же, иди. Тебя ждет то, что ты заслужил. Иди прямо, вот так. Иди сюда….»
Человек в охотничьей куртке нас не видел, он шел… как-то странно, как будто спал на ходу. Голос вел его прямо к заветной рощице. Мы с дедом стояли и смотрели. Потом раздался резкий противный лязг, человек упал, и еще два щелчка, почти одновременно. Человек лежал на снегу и не двигался. Вверх, от шеи, била алая струйка. Дед не разрешил мне подходить, сам побежал. Пытался помочь, вытаскивал. А я и так сразу поняла, что человек умер. Он сначала ногой в капкан попал, упал, и на земле его еще капкан за шею схватил. Странно, никто так капканы не ставит… я стала обходить рощицу, и у самого края увидела еще один капкан, а в нем – ярко – рыжее тельце. А вокруг был красный, подтаявший снег.»
– Дед, смотри! – тут лисенок, живой!
Лесник подошел, посмотрел на зверька и стал мрачнее тучи. Он бережно достал лисенка, замотал лапу наскоро чистой тряпицей – к капканам он брал собой сумку с перевязочными материалами, не первый раз доставал из них зверье. К погибшему охотнику больше не подошел, буркнул только, что, мол, ему уже не помочь, пусть сами забирают, из дома позвоню. Лисенок был такой же, как Мира – она это сразу унюхала. К дому они помчались так быстро, как никогда раньше не бегали, и так же быстро стало темнеть, казалось, что ночь бежит за ними по пятам. Когда они зашли в дом, дверь так резко захлопнулась за ними, что весь дом задрожал. Вот тут Мире стало страшно.
Дед положил лисенка на стол, сделал зверьку обезболивающий укол, осмотрел сломанную лапу с торчащей из раны косточкой, проворчал, что все это очень, очень плохо. Как смог, обработал рану, уложил лисенка на кровать на старом ватнике. Мира улеглась рядом, прижалась, стараясь согреть дрожащее тельце. Лисенок уснул, но всхлипывал и плакал во сне. Звал маму. Дед сидел за столом и, казалось, кого-то ждал.
Было слышно, как в лесу поднялся ветер, он завывал в печной трубе, как привидение. Потом к этому вою добавился новые ноты, потом – целый хор из волчьих переливов. Все это сливалось в одну жуткую мелодию. Волки подходили все ближе к дому.
– Гонят кого-то – сказал дед, больше сам себе. – для охоты плохое время.
Мира тоже прислушалась.
– Дед, пригнали уже, этот кто-то в дверь стучит.
Лесник взял ружье, вышел в холодные сени. Вернулся он с человеком, похожим на комок снега на сломанных лыжах. Волки ответили разочарованным воем.
Человек снял шапку, куртку, и лесник с Мирой узнали девушку – это была Злата, студентка из города. Она вообще то училась на театральном факультете, но часто приезжала в Лисью Падь, чтобы фотографировать для какого-то журнала – она была страстной фотоохотницей и художницей. Злата договорилась с товариществом художников и останавливалась на их даче. С лесником и его внучкой они были давние друзья.
Отогревшись и выпив горячего чая с медом, Злата рассказала, что утром ушла в лес проверять поставленные накануне фотокамеры, как вдруг погода стремительно начала портится, потемнело. Девушка поторопилась выбраться из леса, но сразу потеряла лыжню и заблудилась. Какое-то время она просто брела на лыжах, в неизвестном направлении, а когда совсем выбилась из сил, появились волки… тут и прыть появились бежать, и она бежала и бежала… Волки подвывали сзади, окружили с боков, но не нападали. Потом она увидела свет в окне дома лесника…